Где ж сразу поймешь... Химия — наука мудреная. Годы требуются, чтобы по-настоящему в тонкости ее вникнуть. В ту пору, когда на строительстве лупила кувалдой по клиньям, отбивая в котловане комья промерзлой земли, думать не думала Дарья, что запросто научится разбираться в хитрых формулах и реакциях. Автоматика в управлении процессом не только производство, но и работниц подняла на новую ступень. Приборы словно бы прибавили Дарье ума и уверенности в работе. Не вслепую, не по догадкам — по точным цифрам определяла каждый шаг.
Легче, пожалуй, не стало. Если с послевоенными годами сравнивать — одна за пятерых теперь управляется Дарья. Тогда, после восстановления завода, в цехе было людно, сделав несколько шагов к соседке, удавалось поговорить, и женские голоса весело вплетались в неумолчный шум газодувок. А пять аппаратов, хоть и при автоматике, внимания требуют большого, да и не с кем вольным словом перекинуться — вон на какой пролет одна хозяйка.
По своему цеху видела Дарья, как далеко от прежнего своего облика ушел завод. А через несколько лет и вовсе не узнаешь гиганта первой пятилетки. Построют новые цеха, и все там будет иное. Каучук — лучшей марки, техпроцесс — совершенней нынешнего, автоматика — мудреней, чем здесь, и люди, которые станут там работать, тоже будут другие, молодые да образованные. Вот и Нюра моя... Поди-ка, и ей там работать доведется.
Дарья сидела за столиком перед приборным щитом, и четкие линии диаграмм и живые подрагивающие стрелки, сообщая о правильном течении процесса в аппаратах, разрешили ей передышку. Но были в цехе и ручные операции, загрузка аппаратов и выгрузка готового каучука, и требовали они от аппаратчицы внимания, а иной раз и нервов.
Растворив огромные двери, больше похожие на ворота, болтировщики вкатили тележку с круглой, по форме слона, решеткой, на которой лежали железные листы. Дарья, торопливо обежав взглядом приборы на щите, направилась к третьему аппарату, который предстояло загружать. И заметила непорядок: на нескольких листах, уложенных в промежуточные ряды, налипли желтые бугорки неочищенного каучука. Она выдернула, скребнув о железный каркас тележки, один грязный лист, протянула бригадиру.
— Не пойдет.
— Брось ты, Дарья, придираться, — лениво, с брезгливой миной проговорил бригадир.
— Не пойдет, — настойчиво и строго повторила Дарья.
С другой стороны цеха пастоукладчицы уже везли на тележке пасту.
— Погодите, — остановила их Дарья, — не укладывайте. Начальника смены позову.
Бригадир болтировщиков преградил Дарье путь.
— Ладно. Не ходи. Почистим...
Он кивнул товарищам, чтоб принимались за работу, и первым снял с тележки лист с остатками прилипшего к нему каучука. Дарья заспешила к работающим аппаратам: пора было записать в график температуру и давление газа.
Ночные часы куда длиннее дневных. Дарья утомилась, настырный воющий гул газодувок убаюкивал ее, голова сделалась тяжелой, и приходилось непрерывным усилием над собой отгонять сон. Но стрелка на больших круглых часах в пролете цеха уже обещала близкий конец смены. «Приду — есть не стану, — мечтательно подумала Дарья, — сразу в постель брякнусь».
Сменять ее около полуночи пришла Алена. Лицо Алены в обрамлении пухового платка показалось Дарье необычно маленьким и бледным, большие, с синими полукружьями глаза смотрели вяло.
— Неможется тебе? — участливо спросила Дарья.
— Не знаю. Так что-то... Ни больна, ни здорова...
Алена сняла пальто, платок стянула с головы, набросила на плечи. Волосы ее огромным узлом были уложены на затылке, воротничок белой кофточки охватывал тонкую шею. В одиночестве и нездоровье Алена по-прежнему оставалась аккуратной.
Дарья сдала смену, оделась, пошла. Она была уже у выхода, когда Алена догнала ее, тронула за руку.
— Постой, Даша... Или нет, выйдем.
Они вышли на улицу, закрыв за собою дверь. Гул газодувок сюда долетал глухо, и можно было разговаривать, не напрягая голоса и слуха.
— Анюту твою сейчас встретила, — сказала Алена. — Под руку с парнем идет. Я своего Саню в армию проводила, твоя деваха с парнем гуляет. Выросли...
— С каким же это парнем? — удивилась и расстроилась Дарья. — Не замечала я .
— И мне незнакомый, — сказала Алена. — А рослый парень, красивый...
Дарья рассердилась на дочь. С кавалером гуляет, а мне — ни слова, ни полслова не скажет. Гальку одну бросила, ушла из дому среди ночи...
Завод покойно глядел оранжевыми окнами цехов в заснеженный двор. Темные фигуры рабочих, окончивших смену и направляющихся к проходной, смутно виднелись во мгле, слышался скрип шагов на снегу, глухо долетали голоса. Огромные цистерны мощными силуэтами вырисовывались в ночи, высокая градирня чернела таинственно и мрачно. Над трубами электростанции весело плясали в фиолетовом небе алые искры, прерывистый гул турбин разносился окрест.
Еще издали увидала Дарья в Анютином окне свет. Анюта не спала. Каждый день ложится за полночь. То над курсовым сидит, то свиданки устраивает.
Дарья одним махом одолела лестницу, на ходу доставая из кармана ключ. Рванула дверь и сразу увидала дочь.
Анюта стояла в дверях комнатки — услышав стук ключа в скважине, вышла встретить мать. Она была в незатейливом штапельном платьишке и в старых туфлях на босу ногу; пышные, немного вьющиеся, как у Дарьи, волосы, растрепались и облаком пушились надо лбом. Светлая улыбка тронула полные губы Анюты, а большие карие глаза ясно, открыто глядели на мать, и было в них что-то особенное, какая-то взрослая глубокая радость и теплота.
— Нюрка...
Дарья произнесла одно это слово и растерянно осеклась, замолчала, смутно поняв, что нельзя говорить с Анютой так, как собиралась она говорить. В первый раз почувствовала Дарья, что выросла Анюта, не девчонка, а девушка стояла сейчас перед ней, и была у этой девушки своя сложная внутренняя жизнь, в которую не дозволено грубо вторгаться далее матери.
— Что не спишь до сих пор? — спросила Дарья, расстегивая пальто.
— Курсовой не дает.
«Курсовой! — насмешливо подумала Дарья. — Знаю я, какой у тебя курсовой...»
— Пойду чай поставлю.
Анюта направилась к табурету, на котором стояла электроплитка, и Дарья проводила ее пристальным взглядом, словно отыскивая в ее фигуре какие-то новые приметы. Худенькая фигурка дочери показалась ей привычной, прежней, но в походке уловила Дарья какую-то особенную легкость, словно Анюте хотелось бежать или даже лететь на невидимых крыльях, и она лишь усилием воли заставляла себя идти играющим нетерпеливым шагом.
Дарья подошла к Галиной кроватке, на которой когда-то спал Митя. Девочка лежала на спине, закинув на подушку руки, рубашонка задралась до пояса, скомканное одеяло горбилось в ногах. Дарья одернула рубашку, поправила одеяло.
— Что ж не укрыла ее? — тихо спросила она, услыхав шаги Анюты.
— Я укрывала. Она раскидывается. Жарко... От Мити письмо.
— Распечатала?
— Распечатала. Ничего, все благополучно. Там оно, у меня.
Дарья прошла в Анютину клетушку. Курсовой проект был здесь хозяином и властелином. Лист ватмана с неоконченным чертежом белел на чертежной доске. Конспекты, учебники, справочники громоздились на столе и на подоконнике. Черная коробка готовальни пристроилась на самом краешке стола. Дарья отодвинула от края готовальню, чтоб не упала, и тут, возле чертежной доски, увидала голубой конверт с аккуратно срезанной кромкой.
Прежде чем вынуть письмо, Дарья по привычке внимательно оглядела конверт. Крупным невыработанным почерком накарябал Митя адрес, а внизу, под чертой, стояли цифры, обозначающие номер почтового ящика, как, бывало, на фронтовых треугольниках Василия. Этот конверт с цифрами внизу всегда вызывал в Дарье чувство горечи. Отец на фронте воевал, а этот вон куда угодил...
Письма Мити были похожи одно на другое, как похожи были и проходившие от письма до письма месяцы его жизни. «Живу все так же, обо мне не думайте. Работаю, а по вечерам читаю книги, есть у нас клуб, и два раза в месяц показывают кино...» Начало этого письма было такое же, как у других. Но на обратной стороне листка Митя сообщал, что хорошо работает и что подал прошение о помиловании, к которому начальник колонии обещал приложить положительную характеристику. У Дарьи туманом застлало глаза. Господи, хоть бы помиловали!
Пять лет минуло с тех пор, как Митю под конвоем увезли из Серебровска. Дарье казалось, что время летит стремительно, вон Галя-то растет — что тесто на свежих дрожжах, и Нюра — гляди — уж скоро техникум кончит. Но когда она думала о Мите, о его тесном, скупом на радости, суровом обиталище, время словно останавливалось, и каждый год представлялся бесконечным.
— Мама, чай вскипел, — сказала Анюта.
Дарья прямо глянула дочери в глаза, спросила просто и устало:
—С кем это ты сегодня по городу гуляла?
Анюта опустила длинные ресницы.
— С Костей Вяткиным. Мы с ним в одной группе учимся.
И опять почувствовала Дарья в дочери что-то новое, что-то такое, чего нет и не было в ней самой. Лицом похожа была Анюта на мать, а душою и мыслями — иная, иным временем взращенная, иной жизнью. Не повторением Дарьи была она, а словно бы продолжением, со своим характером, своими взглядами и своей неведомой пока судьбой.