Письма Мити были похожи одно на другое, как похожи были и проходившие от письма до письма месяцы его жизни. «Живу все так же, обо мне не думайте. Работаю, а по вечерам читаю книги, есть у нас клуб, и два раза в месяц показывают кино...» Начало этого письма было такое же, как у других. Но на обратной стороне листка Митя сообщал, что хорошо работает и что подал прошение о помиловании, к которому начальник колонии обещал приложить положительную характеристику. У Дарьи туманом застлало глаза. Господи, хоть бы помиловали!
Пять лет минуло с тех пор, как Митю под конвоем увезли из Серебровска. Дарье казалось, что время летит стремительно, вон Галя-то растет — что тесто на свежих дрожжах, и Нюра — гляди — уж скоро техникум кончит. Но когда она думала о Мите, о его тесном, скупом на радости, суровом обиталище, время словно останавливалось, и каждый год представлялся бесконечным.
— Мама, чай вскипел, — сказала Анюта.
Дарья прямо глянула дочери в глаза, спросила просто и устало:
—С кем это ты сегодня по городу гуляла?
Анюта опустила длинные ресницы.
— С Костей Вяткиным. Мы с ним в одной группе учимся.
И опять почувствовала Дарья в дочери что-то новое, что-то такое, чего нет и не было в ней самой. Лицом похожа была Анюта на мать, а душою и мыслями — иная, иным временем взращенная, иной жизнью. Не повторением Дарьи была она, а словно бы продолжением, со своим характером, своими взглядами и своей неведомой пока судьбой.
Дарья вышла с завода усталая и сосредоточенная. В детсад за Галей было еще рано — прежде надо было завернуть в магазин за хлебом да макарон купить и пачку маргарина. У Дарьи в кармане лежала авоська, она сразу, как только приходила из магазина и вынимала продукты, опять клала авоську в карман, чтобы было в чем завтра принести покупки. Анюта много сидела за книгами и в магазин ходила редко, Дарья жалела отрывать ее от занятий и оберегала от хозяйственных хлопот.
Обычные дела, какими всегда приходилось заниматься после работы, ждали Дарью, и она не торопилась, инстинктивно выработав размеренность, сохраняющую силы. Этим размеренным, не быстрым и не медленным шагом, точно бы нехотя отрывая ноги от земли, шла Дарья среди других рабочих, никого, впрочем, не замечая вокруг себя и никем не интересуясь. Она миновала Дворец культуры и свернула в переулок к продуктовому магазину. И тут вдруг Дарье почудился откуда-то сзади Митин голос:
— Мама!
Дарья невольно оглянулась. По улице с завода шло много людей, сплошной густой поток, и кто-то среди этих людей голосом, похожим на Митин, окликнул свою мать. Дарья не стала доискиваться — кто, неторопливо двинулась своей дорогой.
Дробный тяжелый стук ботинок об асфальт послышался позади. И опять, громче и ближе, раздался похожий на Митин... нет, не похожий, а его, родной, Митин голос:
— Мама!
Дарья вздрогнула и невольным жестом прижала руки к груди, точно защищая сердце от слишком большой для него радости, такой большой, что от нее может сделаться больно.
— Мама... — в третий раз уже совсем рядом сказал Митя.
Дарья обернулась и увидела сына.
Первое, что поразило ее, был его рост. Митя был теперь выше матери, ей как-то никогда не приходило в голову, что сын может перерасти ее. Он стал мужчиной, ранние морщинки прочертили след в углах губ. «Какой он стал... незнакомый», — подумала Дарья, но тут же эта мысль затмилась другой, главной. «Сын вернулся. Мой сын вернулся!» — осознала Дарья, и все на свете потеряло для нее смысл в эту счастливую минуту, все, кроме Мити. Не стыдясь людей, совсем позабыв о них, она обняла Митю и прильнула щекой к его колючему пиджаку.
— Идем, мама! — звал Митя.
Но она стояла, крепко обняв сына, точно он мог исчезнуть, как только она разомкнет руки. Тогда он сам взял ее за руки и осторожным, но настойчивым движением отстранил от себя.
— Сын вернулся?
Женщина, спросившая об этом, работала в цехе конденсации. Дарья не знала ее имени, просто иногда встречала по пути на завод. Дарье было приятно, что женщина заметила ее радость.
— Вернулся, — глядя на женщину счастливыми влажными глазами, сказала она. — Вернулся...
Митя был чисто выбрит. Ее сын уже брился! Это вызвало у Дарьи новый прилив гордости. Серая рубашка была на нем и черный суконный костюм. Одна пуговица привлекла Дарьино внимание. Две пуговицы на пиджаке были, как положено, черные, а одна — синяя. В последний год перед войной, заторопившись на работу и не найдя черной пуговицы, Дарья пришила к пиджаку Василия синюю. И теперь...
— Это отца костюм? — почти сорвавшись на крик от охватившего ее волнения, спросила Дарья.
— Нюрка мне дала, — виновато проговорил Митя.
Несколько шагов они сделал и молча. Дарья подумала, что сын обиделся.
— Носи, что же ему лежать, — сказала она. — Как Нюрка тебя встретила?
— Наревелась, — сказал Митя. — Сейчас пельмени стряпает. Я там, в колонии, сколько раз думал про пельмени.
У Дарьи затуманились глаза. В ее взрослом сыне, который стал выше ее ростом и брился, проглянул прежний мальчишка.
— Ешь теперь хоть каждый день, — сказала она.
Дарья уже не надеялась быть счастливой. Но счастье неожиданно вернулось к ней. Вернулось вместе с Митей.
Раньше, думая о сыне, она смутно представляла, каким он стал. Люди говорили, что хорошего ждать нечего. В какой посудке керосин побывал, ту не отмоешь. Если даже неиспорченный человек случайно попал в колонию, и ему не миновать бандитской дорожки. Уж там приятели обучат его всякому поганству. Для них на волю выйти — все равно что в отпуске побывать. Погуляют, водкой натешатся, бед натворят, а конец один: тюрьма.
Наслушавшись от знакомых баб, а случалось, и от незнакомых где-нибудь в очереди таких теорий, Дарья с тайным страхом следила за сыном. Из дому старалась первые дни одного не отпускать. В парк соберется, Дарья Анюту просит: поди с ним. Погулять на улицу выйдет, она Галю ему навяжет. Понимала, что не укараулишь взрослого парня, если что задумает сделать по-своему. А все же старалась отвести Митю от того пагубного пути, на который свернул он по ее недосмотру еще парнишкой.
Митя, удивляя Дарью, не противился. Шел с Анютой в парк. С Галей гулял по городу, покупал ей игрушки. Даже Дарью звал в кино, но она отговаривалась домашними делами. Дела на самом деле были не такие уж неотложные, но Дарье казалось, что Митя будет ее совеститься, не ходили в Серебровке парни с матерями в кино.
Прожив неделю гостем, Митя заговорил о работе.
Дарья вскинула на сына озабоченный взгляд:
— Что ж скоро так? Отдохни еще.
— Отдохнул, хватит, — сказал Митя с грубоватой непреклонностью.
— Вместе пойдем в отдел кадров, меня на заводе знают, — немного оробев от его тона, предложила Дарья.
— Нет, я на завод не пойду.
— Куда же ты пойдешь? — настороженно спросила Дарья.
— На автобазу попробую. Пускай на любую работу пока возьмут, а после работы на шофера буду учиться.
— На шофера... Ты же токарь!
Не понравился Дарье Митин план. На заводе он был бы у нее на глазах, а тут останется без досмотра. Да и озорной народ эти шоферы. Иной так машину разгонит — того гляди в канаву опрокинется либо человека задавит. Мало ли их за аварии в тюрьму попадает?
— На заводе дела тебе не найдется? — сказала Дарья. — Механический цех у нас большой.
— Не хочу другого дела, — упрямо сказал Митя.
Разговор случился за завтраком, и некоторое время все в молчании ели картошку.
— Пусть поступает, куда хочет, — отложив ложку и взявшись за чай, проговорила Анюта. — Зачем ты его неволишь? Не маленький.
— Дура! — крикнула на нее Дарья. — Ему блажь в башку кинулась, а какая за эту блажь будет расплата? Выпьет рюмку да сядет за руль — вот тебе и авария. Беда-то, она за каждым углом человека сторожит.
— Пьяного автоинспектор не допустит машину вести, — рассудительно проговорила Анюта и ушла в свою каморку.
Митя усердно выскребал остатки картошки. Дарья исподволь смотрела на него. Руки у Мити были большие и сильные, как у Василия, и успели уже несколько огрубеть от работы в колонии. И лицом Митя сильно походил на отца. Тот же высокий, чуть покатый лоб, те же густые брови, и полные губы. Только в глазах не было отцовской теплоты и приветливости. Угрюмовато и вроде бы обиженно глядели из-под густых бровей Митины глаза. Навек оставила в них след нескладная молодость.