Нежное, жалостное чувство к сыну шевельнулось в душе Дарьи. «На что ж я строго с ним, — с укором себе подумала она. — И без меня строгости много видел...»
— Чем тебя шоферская работа манит?
Митя пристально взглянул на мать, точно не доверяя ее дружескому тону.
— Все не смирюсь, что ты взрослым стал, — сказала она. — По годам знаю — не мальчишка, а не привыкну никак. За глазами вырос, оттого и не привыкну.
— В колонии, — задумчиво заговорил Митя, — за загородкой, когда простор только над головой видел, мне все дороги мерещились. Дальние дороги. Чтоб ехать, ехать, через поля, через лес, не знаю там, куда, а только бы долго ехать. Тогда и захотелось мне шофером стать.
— Митя, — взволнованно отозвалась Дарья, — кем хочешь работай. Шофером хочешь — поступай. Техникум или институт задумаешь кончить — учись, хватит моих сил тебе помогать. На все я согласная. Об одном прошу тебя: не связывайся ты больше с этими прохвостами вроде Хмеля. Береги свою свободу. Худых дружков опасайся да бутылки. Сколько проклятая водка людей сгубила — никакому злодею вровень с ней не встать.
— Я ведь не пью...
— Боюсь я... Боюсь за тебя. Мало ли я горя на сердце приняла, когда тебя арестовали. Кажется, в другой раз и не вынесу...
— Ну, чего ты, мам? Я и за один раз сыт по горло. Не бойся, теперь умней стал.
— Ну то-то, сынок, — немного успокоившись, сказала Дарья.
После этого разговора она доверчивее стала к Мите. И не удивлялась уже его привязанности к Анюте и к Гале. Поняла: натосковался по дому, наскучался без родных. Не так тревожилась, когда уходил Митя из дому один. Взрослого парня на привязи не удержишь. Пусть гуляет. Похоже, и в самом деле умней стал.
Митя устроился в авторемонтные мастерские слесарем. Через месяц, сказали Мите, откроются курсы шоферов. И вот тогда-то, поверив, что сын встал на твердую колею, почувствовала Дарья себя счастливой.
Распрямилась она, окрепла, открыто, приветливо глядела на людей. В осанке ее, в походке появилась та спокойная горделивость, которую узнала впервые давно, до войны, когда прославилась на заводе как одна из лучших стахановок. Теперь не своими заслугами, а детьми гордилась Дарья, но их успехи, Нюркины и Митины, были для нее дороже своих.
Анюта на пятерки училась в техникуме, получала повышенную стипендию. Она точно бы оттаяла сердцем, ни к Мите не ревновала мать, ни к Гале. А Дарья старалась никого не выделять. Да и в самом деле, подобрев от того, что все в семье было теперь хорошо, всех троих любила одинаково.
В день первой получки Митя пришел сильно выпивши. Дарья работала во вторую смену, и когда вернулась с завода, Митя уже спал. Но, войдя в комнату, она сразу учуяла запах водки. Митя лежал на спине, раскинув руки. Дарья наклонилась над ним. По запаху, по его неловко раскинутым рукам, которым он словно бы не находил места, по беспокойному храпу поняла Дарья, что сын пьян.
Первое побуждение ее было растормошить Митю, нашуметь, накричать на него, надавать ему по щекам, темным от пробивающейся щетины. Но она подавила в себе гнев. Поняла, что бесполезно его сейчас будить. Придется отложить разговор до утра.
Дарья не спала всю ночь. Острая тоска когтистыми лапами скребла ее сердце. Хмельное Митино крещение казалось началом большой беды. Знала Дарья коварство зеленого змия. Поманит невинной рюмкой, побалует пробудившимся весельем, наградит обманной силой, взыграет глупым самохвальством. А все это — одна приманка. Спрятан под той приманкой железный крючок, намертво цепляет он беспечного новичка и тянет на невидимой леске в болотную тину пьяной погибели.
2
Ровное течение жизни с похожими один на другой днями и месяцами, словно вехами, делилось на отрезки событиями, совершавшимися с детьми. Все радости, тревоги и печали сосредоточились теперь для Дарьи в детях.
Снова судьба подарила Дарье праздник: Анюте настало время защищать дипломный проект.
Защита назначена была в обыкновенной учебной аудитории, где стояли столы, исписанные и почерканные, как у школьников, и старые стулья с прямыми высокими спинками. Но один ряд столов был убран, и там, на свободном пространстве, разместился длинный, из трех составленный стол, накрытый красным сатином. Это было место комиссии.
Дарья с Анютой пришли рано, только две девушки, которых Дарья не знала, оказались в аудитории. Анюта сейчас же с ними заговорила, а Дарья пробралась между столами в дальний угол и села, сложив на коленях руки.
— Девчонки, дрожу ужасно, мама мне говорит: «Выпей валерьянки». Я говорю: да ну тебя с твоей валерьянкой, без тебя тошно... Мне Лева помог расчет сделать, и чертить тоже, а я ни черта не помню, ну, ни черта, даже не знаю, как буду защищать.
Голосок у девушки был звонкий, чистый и беззаботный, а платье нарядное, наряднее, чем у Анюты, со складочками, с красными пуговками в два ряда от ворота до пояса. Зато волосишки — убогие, реденькие и короткие торчали неровными хвостиками, вроде бы и не стрижены вовсе. Но Дарья знала, что прическа такая — по моде, не стрижены волосы, а бритвой общипаны этакими клочьями, у них на заводе тоже иные фитюльки так подстриглись, и Настя смеялась над ними. «Прическу эту, — сказала она Дарье, — зовут: «Я у мамы дурочка». Дарья боялась, что и Анюте вскочит в голову блажь так же обкорнаться.
«Что же, — глядя из своего угла на общипанную дипломницу, думала Дарья, — и эту могут назначить мастером? И эта станет людей учить? Чужим умом проект сочинила, а на всю-то жизнь чужого ума не займешь».
Пришли еще парни и девушки, все — с трубками чертежей в руках, с папками, принаряженные, взволнованные. Они переговаривались, подшучивали, то и дело упоминая Берендея — этим прозвищем окрестили озорники директора техникума.
Дарья смотрела на молодежь и с болезненной остротой чувствовала, какие они другие, эти сегодняшние молодые, непохожие на нас, какими мы были двадцать — двадцать пять лет назад. И срок-то, кажется, невелик — двадцать пять лет... Вспомнилась Дарье Алена в юбке из мешковины, тихая, а долгу своему верная Люба, явившаяся в Серебровск на место сбежавшей со стройки Глашки Моховой, бесшабашная Марфа, Михаил Кочергин — то с лопатой в руках, то с баяном, Василий вспомнился. Дело большое делали, завод строили, химию одолевали, а вот этой независимости, уверенности, бойкости не было в них. И с такой насмешливой снисходительностью говорить о старших, как эти, никто бы не посмел.
К доске с трубкой чертежей подошел высокий смуглый парень с густыми сросшимися на переносье бровями. Дарья вцепилась в него ревнивым взглядом. Костя Вяткин. Тот самый черный парень, про которого не от Анюты впервые услышала, а от Алены. Теперь-то хорошо знала его Дарья, частым гостем бывал он у Анюты. Костя, обернувшись и увидав Дарью, через всю аудиторию приветствовал ее:
— Здравствуйте, Дарья Тимофеевна.
— Здравствуй, Костя...
Дарье парень не нравился. Был он красив и самоуверен, и, примеряя его на роль зятя, она боялась, что Костя поведет себя в семье барином и станет, чего доброго, изменять жене. Но здраво припомнив свою молодость, свою любовь к Василию, отравленную неприязненным отношением матери, Дарья смиряла себя, и ни одного худого слова не сказала Анюте против Кости, твердо держа в этом деле нейтралитет.
Костя Вяткин прикалывал чертежи, а Анюта помогала ему, придерживая упругие листы ватмана. Ощипанная девчонка стояла возле них, держала на раскрытой ладони кнопки.
Долгий настойчивый звонок ворвался в аудиторию. Дипломники торопливо рассаживались, говор оживился и смолк. Входила комиссия.
Дарья плохо слушала Костин доклад, не могла сосредоточиться, переживая за Анюту — как же она перед столькими знающими людьми сумеет показать свою работу. Но когда члены комиссии начали задавать Вяткину вопросы, Дарья сделалась внимательнее и даже пыталась мысленно отвечать на них. Не на всякий вопрос могла она ответить. Не зря их тут в техникуме учили... А что ж Анюта, волнуется или нет?