— Что у тебя там такое? — я протянула было руку к тому, что он так старательно от меня прятал, но от шустро отпрыгнул назад, хитро ухмыляясь.
— Ничего.
— Эрни, покажи мне.
— Нет!
Тряхнув головой, озорник так быстро забрался под кровать, что я не успела его даже за щиколотку ухватить. Он явно что-то от меня скрывал, и я так просто это оставлять не собиралась.
— Ну-ка вылезайте оттуда сейчас же, мистер!
— Не-а!
Хихиканье, доносящееся из-под кровати, под которую он знал, что я никак не залезу, потому как она была слишком низкой, означало только одно: доставать его оттуда также придётся хитростью.
— Эрнст Фердинанд Розенберг-Кальтенбруннер! Как ты думаешь, что бы сказал твой отец, увидев тебя сейчас? Разве этим немецкие офицеры знамениты: тем, что прячутся под своими кроватями? — я не сдержала победной улыбки при последовавшей тишине, зная, что была на правильном пути. — Вот уж не слышала о таком «славном» армейском поведении. Твой отец был бы очень разочарован, молодой человек. Очень разочарован.
Несколькими секундами позже мой сын вылез из-под кровати с таким тяжким вздохом, что мне стоило огромных усилий сохранить серьёзный вид.
— А теперь показывай давай, что ты там такое прячешь.
— Не могу. — Эрни отвёл взгляд, по-прежнему сжимая что-то в кулаке. И тут, впервые хорошенько присмотревшись, я разглядела знакомые цвета ленты у него на шее и вскрикнула. Руки мои враз похолодели от моей догадки, и на сей раз я, не церемонясь, начала силой разжимать его пальцы, несмотря на все его отчаянные протесты.
— Эрнст, откуда ты это взял? — спросила я его престрогим тоном, стараясь унять дрожь в пальцах, в которых я держала «Крест за боевые заслуги» со шпагами — точную копию того, каким наградил Эрнста фюрер в сорок четвёртом году.
Я никак не могла заставить себя сначала его перевернуть, но едва не выронила этот треклятый крест, наконец-то себя пересилив. Выгравированное чётко и ясно в металле «Обергруппенфюреру Доктору Эрнсту Кальтенбруннеру» не оставило мне никаких сомнений: крест был подлинный и принадлежал раньше моему покойному Эрнсту. Я столько раз видела, как он надевал с утра награду, пропуская ленту под ворот кителя, что увидев её сейчас на моём сыне, я всерьёз усомнилась в своём психическом состоянии, или хотя бы в том, что мне всё это не снилось.
— Эрни, — я взяла сына за подбородок, заставляя его взглянуть мне в глаза. — Отвечай мне, где ты это взял?
— Сказал же, не могу, — упрямо повторил он. — Я поклялся молчать. Я не могу взять и нарушить слово. Моя честь зовётся верностью.
К моему величайшему ужасу с этими словами — страшным девизом бывших СС — он поднял в воздух правую руку с двумя пальцами, как это делали в своё время солдаты, приносившие свою клятву верности. Я прикрыла рот рукой, невольно опустившись на пол перед ним.
— Эрни, кто тебя этому научил?
— Никто.
— Не ври мне! Кто?! — я крайне редко кричала на своих детей, но тут мне было уже не до нежностей. — Ну-ка говори сейчас же! Кто дал тебе крест?! Кто?!
Он упорно молчал, и я, не выдержав, схватила его за плечи и хорошенько встряхнула; только тогда он, не привыкший видеть меня в гневе, выболтнул наконец:
— Папа дал. На мой день рождения.
Тут я и вовсе дар речи потеряла на какое-то время.
— Солнышко, папа никак не мог тебе это дать, — собравшись наконец с силами, я проговорила как можно мягче. — Папа больше не с нами, ты разве не помнишь? Он в другом мире.
— Вовсе нет, — спокойно заявил он.
— Родной…
— Вовсе нет, мама. Он жив. Но только говорить никому нельзя, потому что это большая тайна.
Я сосредоточенно вглядывалась в глаза сына, не зная, как реагировать на его слова. Эрнст был совершенно точно мёртв; казнён в присутствии представителей прессы и трёх союзных стран. Я лично видела фотографию его трупа в газете, которую я до сих пор хранила среди своих бумаг, сама не зная, зачем. Но Эрни был уже слишком большим, чтобы списывать подобные заявления на детские фантазии, да и крест на его шее был явно не плодом нашего общего воображения. Всё это натолкнуло меня на один единственный вывод: кто-то, притворяясь Эрнстом, действительно посещал всё это время моего сына, выдавая себя за его отца. Только это поднимало новую кучу вопросов: Эрни знал своего отца по фотографии и соответственно не принял бы слова какого-то незнакомца на веру так просто, если он и вправду не был похож на его отца. Да кто стал бы это делать, и что самое главное — зачем?