— Не очень устал? — спросила она.
— Очень. Просто с ног валюсь.
— Клер сказала мне, что ты заходил в магазин.
— Я проходил мимо. Мое свидание не состоялось в последний момент. Так что я мог бы повести тебя обедать.
— Я не смогла бы, мой бедный цыпленочек. Агопян, один из наших клиентов, пригласил нас — Жан-Мишеля и меня. Жан-Мишель присоединился к нам уже в ресторане.
— Жаль! В холодильнике — лишь бутылка молока да кусок колбасы. Странный ужин!
— Кстати, — сказал я, — на следующей неделе мы совсем не увидимся. Я абонирован для новой передачи… детективная история.
— И надолго?
— Не меньше недели и на полный день. Ты не считаешь, что мы ведем сумасшедший образ жизни? Она подошла и обняла меня за плечи.
— Еще несколько лет. А потом увидишь, Серджо. Я слушал ее, как скрипичный мастер слушает скрипку. В ее голосе прозвучала нота подлинной нежности.
— Ты меня еще чуточку любишь?
— Глупыш!
В эту ночь она любила меня так страстно, что я чуть было ей во всем не признался. Но, возможно, этого-то она и ждала. Она была слишком чуткой, чтобы не уловить, что я что-то от нее скрываю. Несколько дней мы как бы заново переживали медовый месяц, по крайней мере его видимость, потому что уже не обманывались — ни один, ни другой. Между ласками мы строили планы, или, скорее, она строила их за нас обоих.
— Если чуточку повезет, — говорила она, — я могла бы занять важное место в деле Жан-Мишеля. И поскольку он тщеславен и пользуется финансовой поддержкой группы Гаравана, я не теряю надежды зарабатывать столько, сколько манекенщица… А тебя, в конце концов, заметит какой-нибудь продюсер… Знаешь, я вижу тебя в роли Мишеля Строгова [ 3]… или Раскольникова!
Никогда еще мы не жили с таким самозабвением. И никогда еще так зорко не подстерегали один другого. Ожог начал подживать. Но тревога не утихала. В понедельник утром, когда мы расстались, я был, похоже, так бледен, что она испугалась, потому что спросила:
— А ты не заболел? Тебе надо бы показаться врачу. С некоторых пор меня беспокоит твое состояние.
Я удержал ее в объятиях. Как же мне хотелось послать Мерлена к чертям! День оказался для меня сущей пыткой. Как всегда, роль, отведенная мне в новом сериале, оказалась ерундовой. Погода стояла предгрозовая, дышалось тяжело. А где она, моя Матильда? Я предупредил, что освобожусь поздно. И воображал себе ее с другим. Повел ли он ее в отель? Или же у него была холостяцкая квартира? Когда я вышел из студии, небо над Сеной свело судорогой и вдалеке громыхал гром. Я выдохся. Мне не продержаться целую неделю! К счастью, дождь обрушился разом. Я укрылся в кафе, где пережидал более двух часов, потягивая мятный ликер. Прежде чем подняться к себе, воспользовавшись прояснением, я поискал среди машин, выстроившихся в ряд, Матильдину «симку». И нашел ее, наполовину заехавшую на «зебру». Счетчик километража прибавил 26 километров с момента моей последней проверки. 26 километров за пять дней — да это же сущие пустяки! Что, возможно, не помешает Матильде рассказывать мне басни о своей поездке в Морет. Но мгновение спустя она, наоборот, стала объяснять мне, почему не двинулась с места.
— Я побоялась, как бы меня не застигла гроза. И позвонила папе по телефону.
— Как он поживает?
— Да так себе. Такая погода не для него, разумеется. Поеду проведать его в четверг.
— Лучше поезжай в пятницу. Я проторчу на студии целый день.
Значит, мои опасения были необоснованны. Но после первой радостной реакции я был вынужден признать, что Матильда прекрасно могла назначить свидание и в Париже — в таком случае алиби в виде поездки к отцу ей абсолютно не требовалось. И меня снова начали одолевать сомнения. Я принял успокоительную таблетку, чтобы заснуть, и назавтра, едва дверь за Матильдой закрылась, позвонил Мерлену.
— Успокойтесь, — сказал он. — Мы делаем все необходимое.
— Но скажите мне только, где моя жена была вчера. Я знаю, что она не покидала Париж. Я установил это по счетчику ее машины.
— Вот и ошибаетесь, дорогой мсье. В полдень она находилась в Ла-Рош-Гюйоне.
— Что?.. Не могла же она, однако, подделать показания счетчика?
— Нет. Она поехала туда на голубой малолитражке.
— Черт побери! Но с кем?
— Вот это мы вскоре узнаем. Прошу вас, мсье Миркин, наберитесь терпения. Как видите, дело продвигается успешно.
Он повесил трубку. В Ла-Рош-Гюйоне! Разумеется, это ли не идеальное место для любовного свидания?.. На берегу Сены, скалы, замок… Меня трясло от бешенства. Измена Матильды перестала быть гипотезой, чем-то абстрактным, что силой воображения можно строить и разрушать. Она зафиксирована как факт, получила подтверждение. Я достал из папки для бумаг револьвер и начал упражняться с ним, чтобы набить руку. Оружие не очень тяжелое, рукоятка легко умещалась в ладони. Мужчине с малолитражкой осталось уже недолго смеяться надо мной. Я положил револьвер на прежнее место. Как и накануне, я отсутствовал весь день. Я жил словно в тумане, как под действием наркотика. Мир вокруг меня, казалось, состоял из светящихся пятен — витрин, афиш, лиц, в ушах непрерывно шумело что-то вроде морского прибоя. Я неплохо выдержал два дня, в течение которых не сказал Матильде почти ни слова.
— Что с тобой? — допытывалась она. У нее даже хватило наглости спросить:
— Ну что я тебе такого сделала?
— Ничего. Просто я сейчас много работаю.
Впрочем, это была сущая правда. Я играл с полной отдачей, чтобы довести себя до изнеможения. В четверг я опять позвонил Мерлену.
— Ничего нового, — сказал он. — Не надо нервничать.
— А как насчет малолитражки…
— Мы вернемся к этому разговору в субботу, когда, надеюсь, будем располагать почти что всеми данными.
— Ну как, по-вашему, у нее есть любовник?
— Очень похоже на то. До субботы, мсье Миркин. Вам удобно около двенадцати?
Я перестал есть. Не спал без снотворного. Руки временами противно дрожали. И я не мог больше смотреть на Матильду, не думая о Ла-Рош-Гюйоне, об их спальне. Наверняка они завтракают в постели. Впрочем, нет, поскольку они там не ночуют. Я уже не знал, что и думать. Я был на грани нервного срыва.
— Так, значит, завтра я еду повидать папу, — сказала Матильда. Я не сдержал ухмылки.
— Тебе это неприятно?
— Вовсе нет! — вскричал я. — Поезжай! Можешь ездить сколько твоей душе угодно. Ему повезло, что у него такая преданная дочь, как ты.
Матильда расплакалась. Шлюха! Я еще не знал за ней этого таланта — вызывать слезы по желанию. Я принял такую дозу снотворного, какой можно убить быка, а когда проснулся назавтра, она уже уехала. Попутного ветра! У меня кружилась голова. Я попытался выпить кофе. Меня чуть не стошнило. Я не понимал, куда она клонит. Если я ей надоел, то почему она не требует развода? Может, она боится? Однако она должна подумать и о том, что рано или поздно правда выплывет наружу. Значит?..
Я позвонил на студию и сказал, что заболел. В какой-то миг у меня промелькнуло искушение сесть в машину и поехать в Ла-Рош-Гюйон. Но что я буду там делать?.. Самым мудрым было предоставить агенту Мерлена действовать спокойно. Я вышел из дому и отправился бродить по улицам. На вокзале Монпарнас я сжевал бутерброд. Вполне возможно, что в этот самый момент Матильда садится за стол какой-нибудь гостиницы на берегу Сены. Я представлял себе, как она смеется, открывая свои зубки чревоугодницы: «Что будем есть?»
В возбуждении она способна проглотить самую калорийную пищу, а потом два дня поститься. Этот подонок, сидя напротив, не сводит с нее глаз, как вороватый кот. А сверху сияет голубое небо, воспеваемое в романсах. Летние женские платья едва прикрывали тело. Даже воздух в Париже был хмельным. Я шел, сам не зная куда. Наверное, я походил на тех одиноких стариков, что бродят по улицам без цели с пустой хозяйственной сумкой в руке и разговаривают сами с собой. Зимой есть надежда на приближающийся вечер. Но эти июньские дни блистали победным светом допоздна. Время от времени я делал над собой усилие и думал: «Она раздевается. Она курит в постели, ожидая его». Или же, двумя улицами дальше: «Вот теперь они занимаются любовью». Легкий шорох листьев на бульваре. Я оперся о дерево. Мои веки увлажнил пот, который был соленее слез. Я дышал через силу. Икры ног дрожали, как у скалолаза, который вот-вот сорвется. Я решил присесть на террасе кафе.