Деревянная посуда, в которой Палашка принесла детям ужин, обрадовала. Пусть она тяжелее и никоим образом не претендует на эталон изящества и красоты, зато и не разобьется. Жестами я приказала Палашке быстро обернуться и прийти посмотреть за детьми, не то чтобы я надеялась, что она сообразит, но приятно удивилась, когда она вернулась, кутаясь в драную шаль, села в уголке и неожиданно мягким, чарующим голосом запела колыбельную.
Я хотела собрать счета и еще раз все просчитать и прикинуть, и голова моя была так занята цифрами, непонятными мне до конца ценами и суммами долгов, что я не сразу поняла, что изменилось в доме.
Вот здесь, в этом серванте, вроде стоял сервиз. А в соседней с детской комнате книжный шкаф теперь зиял голыми полками и даже подушка с кушетки пропала. Я на мгновение потерялась, моргнула, вернулась — не наваждение ли, но нет, вещи действительно как слизало.
Не осознавая еще всей глубины ямы, в которую я ухнула, я с заплетающимися ногами обошла весь дом от и до. Так я себе представляла жилище, из которого съезжают арендаторы или хозяева, или в котором вдоволь порезвились воры. Пусто, пусто, пусто… И в столовой, яркой, светлой хотя бы днем, сейчас плевалась одинокая свечка, и даже скатерть пропала со стола. Портреты родственников взирали со стен укоризненно, может быть, обижаясь, что необразованная прислуга сочла их не стоящими ничего.
И тишина, и понятно, почему Палашка как пришибленная пыльным мешком. Мне было мало узнать, что я вдова, с детьми, в долгах, нерукопожатная из-за выкрутасов покойного, чтобы ему вертеться в гробу, супруга. Мне было недостаточно пинка под зад из чужого дома и неприятного — ах да, надо бы хоть что-то ответить… — письма кредитора и убийцы моего мужа. Чтобы жизнь стала окончательно мне не мила, меня обокрали и сбежали с чужими — чужими! — вещами мои собственные крепостные.
Глава десятая
Холодное, подлое, подкравшееся исподтишка желание не то бежать куда-то с истошным криком, не то замереть, как цыпленок перед змеей, и будь что будет. Страх не возможного будущего, но следующей секунды, в которую непременно небо рухнет, разверзнется земля, поглотит тьма или геенна огненная, произойдет неотвратимое и необратимое.
Секунды текли, страх не уходил, и я напрасно поначалу решила, что это все из-за магии, что виной всему напугавший меня пастырь, что это он запустил череду удушливых, парализующих тело и разум волн, нет, это очередной удар в спину: панические атаки преследовали Веру Андреевну. И как-то она с этим жила…
Если смогла она, трепетный цветочек-фиалочка, смогу я. Ничего нет. Вообще ничего нет — ни денег, ни вещей, ни прислуги, ни даже чернил.
Мне нужно написать ответ «князю В.» — почему я предположила, что это князь Вышеградский, потому что это напрашивалось, очевидно, но нет, мало ли в Бразилии Педров, мало ли здесь князей В. А вот опрометчивых выводов не бывает ни много, ни мало, достаточно одного, чтобы все действительно пошло прахом.
Значит, обитель, подумала я вяло, как бы она не пугала ни тетку мужа, ни Лукею. Значит, другого выхода у меня нет.
Я вертела в руках ободранное гусиное перо. Или это был не гусь, а другая птица, а в список кредиторов я позабыла включить пастыря, и, вероятно, разницы тоже уже никакой. Если обитель обнуляет все долги, если монашество что-то вроде процедуры банкротства, это же хорошо, и дети смогут остаться со мной. В монастырях всегда и везде были приюты, не может же этот мир настолько разительно отличаться… или может?
С улицы донеслось отчетливое топание — кто-то отряхивался у порога, и я обреченно прикинула, кто это мог быть. Кредитор, кто-то снова с запиской, или молочник, или… неважно. Я не стала дожидаться стука в дверь, вскочила и бросилась в спальню мужа.
Я не надеялась, что драгоценности лежат там, где я их оставила. В суете я совершенно забыла про них, но вдруг, может быть, где-то, что-то… и счета, там счета. Счета прислуге не нужны, а мне что с ними делать? Что мне делать? Что делать?
Сжечь к чертям этот дом? Он стоит особняком, с одной стороны улица, с другой переулочки и внутренний дворик, ветра почти нет, огонь не должен перекинуться на другие строения. Но если перекинется, если я несу ответственность как арендатор? Разбить окно, наследить, будто побывали домовые воры? Инсценировать нападение? Одна за другой идеи спасения, глупые, отчаянные, приходили мне в голову, и отметала я их не потому что от них за версту несло криминалом, а потому что не была уверена в их для меня пользе. Я, вдова с четырьмя детьми на руках, в таком положении, что готова за мзду малую совершить преступление государственного масштаба, чтобы только не…
Не для того ли я нужна князю В.? Мне не нравится момент, который он выбрал для того чтобы мне написать, и бесспорно он в курсе, что я в финансовой зад… западне. С другой стороны: что можно ждать от такой безмозглой дурехи, как Вера, у нее в голове этикет, бальная ветошь и покойный муж, возведенный на пьедестал, что можно поручить женщине, от которой собственные слуги шарахались, стоило ей открыть рот, какую пользу, кроме вреда, способен принести человек, само существование которого насмешка мироздания над видом homo sapiens?
Шкатулка стояла на прежнем месте. Я бестолково моргала, прогоняя морок, и с каждым шагом, подстегиваемая никуда не исчезнувшей паникой, убеждала себя, что в ней пустота и нет повода тешиться напрасными чаяниями. Повторяя как заведенная, что нет ничего паршивей разочарования, я откинула крышку, заглянула в шкатулку и бессмысленно сжала какую-то брошь для галстука так, чтобы острая булавка впилась мне в палец.
Ничего не пропало, насколько я помнила побрякушки, но почему прислуга не стала брать такие ценные по сравнению с прочим вещи? Слишком легко определить их владельца? В это время не существовало конвейерного производства, ювелир наверняка помнил, кому и что он делал и продавал. Или нет?
Я захлопнула крышку и, схватив шкатулку, побежала в свою спальню. У барыни должны быть какие-то драгоценности. Я металась, дергала ящики, хлопала ими, в спальне моей тоже мало что уцелело, прислуга все вынесла, если не считать мебели и немногих вещей — но все платья, что я оставила, на месте… Обуявшая морозящая паника превращала меня в частичку хаоса, который я сама же и создавала вокруг себя, казалось, что если я остановлюсь, то и сердце мое остановится или случится что-то ужасное. Кровь грохотала в ушах отбойным молотком, я ударялась о мебель и не чувствовала боли, перед глазами вспыхивали яркие красные и желтые искры, и стук ящиков кое-как удерживал меня в реальности. И еще чей-то голос, громкий, но безразличный к моему временному сумасшествию.
— Барыня! Барыня! А то я кричу, кричу. Да ты совсем помешалась? Чего все крушишь?
Я застыла. Потом очень медленно, опять не веря тому, что слышу, задвинула ящик бюро, повернулась. Лукея и Ефимка стояли в дверях и смотрели на меня выжидающе, и скучающие взгляды обоих давали понять, что не впервые они барыню в таком состоянии видят.
— Но-о?.. — протянула Лукея, поняв, что я очнулась. — Барыня?.. Аль потеряла что?
— У меня… — выдавила я. Может быть, я общаюсь с собственными галлюцинациями. — У меня должны быть… браслеты, кольца…
Лукея озабоченно сунула Ефиму сверток, который держала в руках, и, переваливаясь, подошла ко мне. На улице мело, как она ни отряхивалась, прежде чем войти в дом, накидка ее оставалась мокрой, как и руки, и стоило ей меня коснуться, как я дернулась.
— Матушка, — ласково проговорила Лукея, потягивая меня за рукав, — а пойдем со мной… пойдем, милая. Пойдем, спать тебя уложу…
— Где мои драгоценности? — рявкнула я, вырывая руку и замахиваясь. Меня трясло уже от вполне конкретного страха: если они обокрали дом и вернулись, значит, им нужны оставшиеся ценности и, возможно, моя жизнь. Моя и детей, а я не справлюсь сразу с двумя. Палашка мне не помощница. — Не подходи ко мне!