— Как именно он оскорбил вашу мать? — спросила я, воспользовавшись возможностью узнать до конца хотя бы это. — И как она восприняла оскорбление?
— Вы изменились, Вера Андреевна, — повторил князь ровно и посмотрел на кресло. Я догадалась, что он старается меня усадить и после сесть сам, быть может, он не спал толком все это время. — Он написал мерзейший пасквиль, бездарнейший, надо сказать, но смешной. Надеюсь, его не распевают по всему городу. Княгиня… она чувствует себя уже лучше, спасибо. — Я подошла к креслу и села, князь сделал то же самое с заметным облегчением. — Теперь о деньгах, Вера Андреевна. Это требование моей матери, поэтому я, как бы я ни сочувствовал вам, как бы ни понимал, в какой ситуации вы оказались, не в состоянии это предупредить. Векселя будут предъявлены, а что дальше? — он пожал плечами. — Суд, не могу сказать, что потом.
Я могу. И я потянулась к ридикюлю, открыла его в который уже за сегодняшний день раз, покопалась в бумагах, достала записку. Князь наблюдал за мной из-под ресниц и явно не ждал, что я вытащу джокер.
— Я намерена вернуться ко двору, — объявила я, стискивая в пальцах записку. — Вы просили меня дать вам об этом знать, что значит — у нас есть шансы договориться. Вы во мне заинтересованы.
Уголки губ князя дрогнули, но и только. Я в сотый раз начала подозревать, что все совсем не так, как мне казалось, а гораздо, гораздо хуже.
— Я просил? — переспросил князь без малейшей наигранности. — Вера Андреевна, это недопонимание. Во-первых, я знаю, что вы охотно покинули двор и не вернетесь туда ни при каких условиях, во-вторых, вас не примут, даже если вы станете на колени.
Я достигну когда-нибудь дна, чтобы оттолкнуться и выплыть?
Ни слова не говоря, я протянула князю записку, и ему пришлось податься вперед, чтобы взять ее у меня. Еще несколько бесконечно долгих секунд ушло на то, чтобы он ознакомился с содержимым, и все это время у меня не колотилось сердце. Леонид, дрянь такая, ввел меня в заблуждение, его счастье, если без умысла, иначе ему конец.
— В-третьих, — продолжил князь, — это писал не я. Вы стали жертвой чьей-то жестокой шутки, Вера Андреевна.
Глава пятнадцатая
Я где-то допустила роковую ошибку, и князь свернул разговор. А возможно, я отняла у него и без того много времени.
Он сухо попрощался со мной и вышел. В недоумении остались слуга, который бестолково терся с подносом за дверью, и я, которая с удовольствием забрала бы с собой все, что на этом подносе было. Но слуга взглянул на меня так, что стало кристально ясно — мне в этом доме задерживаться не стоит, пока не вытолкали вон.
Я узнала многое, но вместе с тем ничего, что могло мне как-то помочь. Мой покойный супруг попытался в очередной раз выкинуть фортель и облажался. Его счастье и несомненно счастье мое, одной с детьми мне выживать проще. Никакой роскоши, никаких излишеств, никакого учета интересов кого бы то ни было, кроме моих малышей и, увы, кредиторов.
И все же князь обронил что-то важное, что я никак не могла выцепить из своей памяти. Он сказал что-то мельком, походя, будучи в полной уверенности, что мне все прекрасно известно, но что это было, о чем он говорил? Я прокручивала в голове наш непростой разговор снова и снова, и когда мне казалось, что вот я нащупала верное и сейчас меня осенит, все сводилось к долгам, оскорблению и дуэли.
Я успела навестить еще двоих кредиторов. Оба были купцами, обоих я застала дома, и оба даже не приказали выставить меня с порога на улицу. Один кивал, не отвечая мне ничего по сути, второй, тучный, суровый, с окладистой бородой и кустистыми бровями мужчина, спросил, не успела я сесть, какие я могу предоставить гарантии.
— Вы не спрашивали о гарантиях, когда ссужали деньги моему мужу, — окрысилась я. Я устала, и не потому что проводить подобные переговоры мне было в новинку, вовсе нет, меня измотали манеры, условности и чужая непредсказуемость вкупе с моим неведением. — Я должна вам двенадцать тысяч. Мне неоткуда их взять, как неоткуда было взять и моему покойному мужу. Все, что я могу вам сейчас предложить, это дать мне отсрочку.
У купца был помпезный кабинет. Весь в красном дереве и позолоте, и тяжеленные часы возле окна то и дело притягивали мой беспокойный взгляд. Что бы дядюшке моего покойного супруга не поставить такие в доме, из которого он меня безжалостно выгнал вместе с детьми, стоило мне овдоветь? Как минимум с этим купцом я могла бы, наверное, расплатиться.
— Какую же отсрочку вы хотите, Вера Андреевна? — нахмурился купец. Выглядело забавно, мимика у него была выразительная, а глаза прятались в складках брыластого лица и смущенно прикрывались бровями и густыми ресницами. — Месяц, два, полгода, год, два года?
Откуда я знаю, на что ты согласен, мой зажиточный друг? Ты проживешь без печали, если я вообще не верну тебе эти деньги, судя по кабинету, брегету и сюртуку.
— Какую отсрочку вы давали моему мужу? — пожала плечами я. — Я его наследница и правопреемница.
— Вы, Вера Андреевна? — мохнатые брови моего собеседника приоткрыли мне наконец его глаза — маслянистые, но не масляные… Причудливое обстоятельство: никому нет до моей красоты дела, хотя, конечно, что мне бы простили двенадцать тысяч долга за томный взор — сущие байки. — Григорий Дмитриевич оставил завещание?
Своевременный вопрос, но скорее всего нет. Я все просмотрела, это раз. Два — даже если бы завещание было, всей наследственной массы одно ношеное шмотье, которое я и без юридических проволочек продала, поэтому я постаралась, чтобы мое лицо не выражало ничего. Если наличие завещания что-то меняет, то купец попробует мне эту перемену растолковать.
Но он лишь смотрел на меня не мигая, и временно мне пришлось сдать позиции.
— Я не нашла завещания, — призналась я. — Оно что-то значит?
Жена Петра Аркадьевича, как там ее звали и звали ли, готова принять моих детей под опеку, и хотя она обозначила планы пристроить их в корпус и пансион, это вряд ли препятствие для распоряжения наследством. Неужели моего мужа снабжали деньгами, надеясь на чью-то скорую кончину и получение им огромных средств?
— У вас одна дочь, — вздохнул купец и дальше запутал меня еще сильнее, — что означает, одну восьмую движимого имущества и одну четырнадцатую недвижимого определяет закон как ее обязательную долю, а прочее делится поровну между сыновьями. Вы же ничего не наследуете без завещания, Вера Андреевна. Но вы же единственный опекун малолетних детей и, кроме того, на ваших руках младенец… вы понимаете, что я хочу сказать?
Не слишком, не вполне, но догадываюсь. Ты хочешь мне намекнуть, добрая душа, что меня не посадят в долговую яму? Или что мой муж должен унаследовать миллионы?
— Нет, — я надула губки и растерянно моргнула пару раз. — Я не понимаю.
— Вам не грозит долговая яма, — подтвердил мои предположения купец, но увы, не те, которые меня бы спасали. — Но суд все равно состоится, как только кредиторы предъявят требования, и что-то, возможно, с вас удастся получить…
Он поморщился, снова спрятался в бороде и бровях, опять тяжко вздохнул, мысленно я вздохнула с ним за компанию — ни о каком наследстве со стороны не идет речи, иначе кто-нибудь озвучил мне хоть примерный срок чьей-то смерти, ведь от этого зависел однозначный возврат долга. Кто-то непременно должен был в таком случае застолбить первую очередь за собой, но нет.
— Я могу забыть о деньгах, которые ссудил вашему покойному мужу. Моя доля в общей сумме настолько ничтожна, что я понимаю — я скорее потеряю время, чем получу деньги назад. Что не значит, что я прощу вам долг или дам отсрочку…
Юпитер, ты колеблешься, мне стоит этим воспользоваться. Я не знала, к чему приведут мои слова, не представляла, какая будет реакция, поскольку купец видел во мне ту, кого он знал: недалекую, поверхностную барыньку, которая оживляется лишь при виде модного платья, а счет от портного — повод для истерики и пощечин ни в чем не повинной прислуге.