Старших детей я начала учить читать. Может быть, в это время и печатали детские книги, но мне они были не по карману, я обошлась бумагой и пером. Чернильницу поставила повыше, чтобы вся комната не оказалась перемазана, и вывела несколько букв на разных листах. Не обладая никакими специальными знаниями, я сообразила, что дети запомнят буквы, с которых начинаются их имена, поэтому написала «С», «Л», «М» и «Г» и, меняя листы, показывала малышам буквы. Дети приходили в восторг, когда узнавали первую букву своего имени, визжали и со счастливым смехом тыкали в нужный лист, а я наслаждалась тем, что была матерью.
Кое о чем я успела забыть и смогла убедиться, что дети дошкольного возраста куда смекалистее, чем взрослые привыкли считать. Недооценивать малышей и пренебрегать их любопытством — прямая дорога к тому, что платой за небрежность окажется детское доверие.
— А мы будем судить злую королеву?
Пришлось исполнить обещанное и выступить в роли судьи, и ничего сложнее я в своей жизни, похоже, не делала — учила детей, как относиться к людям.
Не имеет значения мотив преступления — важен факт, и я посмеялась над собственной кражей. Никто не имеет права посягать на чужую свободу — но я же хозяйка двух крепостных. Никто не имеет права убивать, похищать, подчинять своей воле — но я сделаю первое, второе и третье, если будет необходимо, если кто-то задумает злое против меня и моих малышей. Я учила детей быть двуличными, хитрыми, скрытными защитниками своих интересов, но лучше так, чем декларировать безгрешность и альтруизм, требовать беспрекословного подчинения в угоду кому-то третьему, а самой проявлять все те качества, которым детям все равно предстоит научиться, и злиться, что дети топчутся на заявленных добродетелях.
Я хочу, чтобы они жили легко и сравнительно безопасно, так пусть их книгой жизни будут чужие ошибки. На всякого мудреца довольно простоты, но не стоит же облегчать людям задачу сделать из тебя дурака.
— Как мы поступим со злой королевой? — Дети молчали, задачка была для них сложна, а я не была уверена, что они что-то поняли из моих объяснений. Но выход был найден, а когда малыши подрастут, я обязательно вспомню об этом и расскажу, в чем состояла моя уловка: важно уметь угодить и одновременно сделать по-своему. — Давайте посадим ее под арест? Пусть сидит в тюрьме, как вы считаете?
И останется целой, черт побери, потому что я понятия не имею, когда пригодится эта куколка, подаренная императором, раздери его бездна на сто кусков, будто венценосный благодетель не знал, как наша семья нуждается по милости моего усопшего мужа, да не будет ему ни дня покоя там, где он есть.
После ужина дети быстро уснули, к великому удивлению Лукеи и Палашки, и я отпустила Анфису, поблагодарив ее за все. Было жаль, что дивная Мэри Поппинс пришла на один день, но Анфиса сама испросила разрешения возиться с малышами.
— Я поутру по дому работаю, барыня, а после дотемна шью…
Я сделала вид, что раздумываю, и согласилась не слишком охотно опять же для вида, в душе я торжествовала.
Город за окном затих, храпела в глубине квартиры Лукея, Палашка сидела в своем закутке и чинила юбку. Я устроилась на кровати рядом с детьми и читала единственную книжку, которую смогла раздобыть — «Чудеса Всевидящей». Не самое занимательное чтиво, поскольку это были не хроники, на которые я рассчитывала, а откровенный и халтурный художественный свист. После того, что я видела — озеро, лед, исчезающий гроб и пропадающий пастырь — я ожидала истории о чем-то и вправду чудесном, с непременным участием пастырей, но попался сборник банальных любовных рассказов, где Всевидящая присутствовала как равнодушный наблюдатель, никак не вмешиваясь. Не могла я назвать «чудом» возвращение в лоно семьи гулящего барина или женитьбу на бедной девушке овдовевшего богача, кроме того, самое пикантное в этих рассказах, как было понятно, выкинули.
Даже если героини историй истово молились, это так не работает. Я могла бы счесть чудом выживание в авиакатастрофе при падении с высоты десяти километров или сработавший микроскопический шанс на излечение, или выигрыш в лотерею. Или то, что случилось со мной: новый мир и осиротевшие дети, ставшие в одночасье моими детьми. Вот чудо, которое совершила Всевидящая, и оно останется тайной между мной и богиней до конца моих дней.
А возможно, у меня просто были иные ценности. Мне ли не знать, как становится популярной литература?
Уже когда стрелка часов подбиралась к полуночи, вернулся Ефим, отдал мне выручку и предупредил, что до утра ждать Федора и Никитку бессмысленно. Я кивнула, дождалась, пока за ним закроется дверь, и с замершим сердцем пересчитала заработок: пять золотом! Не сногсшибательно, но для меня огромные деньги.
Юный Никитка приехал, когда я кормила детей завтраком. Он сиял, с трудом скрывая самодовольство, и с поклоном высыпал на поднос для визитных карточек медные и серебряные монетки. На первый взгляд это была ничтожная мелочь, но я пересчитала выручку и обомлела: почти пятнадцать золотом. Невообразимо. Откуда?
— То, барыня, перед базарным днем, — объяснил Никитка, переминаясь с ноги на ногу. — Каждый-то день столько не привезешь.
Мне показалось это странным. Судя по номиналу монет, Никитка возил мелких торговцев, у которых своего экипажа не было, но если они приезжали из деревень, то должны были до самого базара ехать на взятой в складчину телеге.
— А где ты брал пассажиров… седоков? — озадаченно спросила я. Вероятно, торговцы сходили с телеги, которая направлялась куда-то в другое место, и Никитка подкарауливал их с экипажем.
— Так на дороге и брал, барыня, — потупившись, ответил Никитка. Причина его смущения была понятна, все-таки экипаж предназначался для чистенькой публики. — Как за город выедешь, они с телег попутных сошли уже и по дороге идут, а кто ко мне сел, скоренько до базарных амбаров доехал и место торговое загодя взял, а я опять на дорогу…
Я перебирала монетки, и они умиротворяюще позвякивали под моими пальцами.
— То, барыня, пока бар дождешься, а и прочие лихачи мутят… — Никитка шмыгнул носом. — А крестьянин, он смирный, покладистый, кто в ногах устроится, кто на задки встанет, снегу много, лошадке легко бежать…
Он пытался неуклюже оправдаться — и эксплуатацией коляски, и «неправильными» пассажирами, и деньгами, все мелочью, но меня не занимало ни то, ни другое, ни третье. Никитке всего семнадцать, и именно такие юные находчивые парнишки двигали прогресс во все времена.
Если бы у меня была свободная пара лошадей и более просторный экипаж…
В эту эпоху никто не знал об общественном транспорте. Кое-как путешествовали обеспеченные слои населения, но мне нет резона смотреть туда, где уже зверствует конкуренция. К черту дворян и богатых купцов с их кабаками и любовницами.
— Вечером поговорим, Никитушка, — пообещала я, сдерживая нетерпение, — отцу и братьям скажи, что жду около шести часов всех у себя.
Федор привез около пяти золотом, и это решило все. Ему я тоже повторила, что жду всех к шести вечера, и попросила раздобыть мне карту. Не то чтобы Федор понимал, что за блажь мне стукнула, а Никитка о своих поездках промолчит, чтобы не быть отцом битым. Карту Федор обещал достать, и я в ожидании, пока придет Анфиса и мы отправимся с детьми на улицу, притулилась на краешке кухонного стола с чашкой отвара и задумалась.
Одна коляска много не заработает, если мотаться по деревням, но если подбирать пассажиров на въезде в город? Где они сядут, куда поедут — в присутственные места, на базары, на рынки? Как-то ведь вычислили первые маршруты омнибусов и трамваев… Лукея косилась на меня, ворчала себе под нос, но больше по привычке, чем с намерением позлить.
Раздался звонок, и я подскочила:
— Я открою!
Выбегая из кухни, я заметила, как Лукея задрала голову к потолку и горестно прижала пальцы ко лбу. Возможно, она как раз и молила Всевидящую о чуде — то ли вразумить барыню, то ли избавить от ее страданий. Наблюдать, как и без того не самый здравомыслящий человек уверенно и неотвратимо едет кукухой, зрелище так себе, а в представлении Лукеи барыня тронулась качественно. Раз сама открывает дверь — дело плохо, но под горячую руку лучше не лезть.