— Я заработаю, и ты заработаешь, Прасковья Саввична, — отозвалась я спокойно, — потом кому скажешь, что мне сдавать вещи можно с прибытком. Гнаться за сиюминутной выгодой один дурак будет.
— Молодая, а ишь толковая, — одобрительно засмеялась купчиха, оглядывая меня с ног до головы. — Я такая же была, с моим-то мужем! Только детей делать хорошо и умел. Слава Всевидящей, я овдовела под старость лет. Сама-то при муже?
— Вдова.
— Оно как! И дети есть?
— Четверо, — улыбнулась я.
— Ну, дай тебе Всевидящая здоровья, — хмуро пожелала на прощание купчиха и отбыла.
Я растерянно оглядела магазин, отыскала Палашку, торчащую за ширмой перед зеркалом. Не сомневаюсь, что она в восторге от своего внешнего вида, но работа не ждет, одета ты хоть как королева, хоть как дворовая девка.
Я выдернула Палашку в зал, не дав насладиться преображением, и вместе мы принялись разбирать переданные купчихой вещи и развешивать их. Палашка на меня косилась, и я не особо гадала, то ли она лишний раз убедилась, что у барыни не все дома, то ли наоборот, Вере такого рода хлопоты по хозяйству были свойственны прежде, до того как я оказалась в ее теле. Но полностью привести в порядок магазин нам не дали клиенты, и я начала догадываться, что визит ко мне купчихи был не последней тому причиной.
Первыми повалили жены и дочери всех лавочников на улице. Доход у владельцев магазинчиков был разный, я слишком мало здесь прожила, чтобы распознавать сходу, кто на какую сумму купит у меня товар. Скромно одетая бакалейщица забрала детские вещи, легко отдав десятку золотом, зато разодетая в пух и прах аптекарская барышня копалась, копалась, забрала веер из купеческих закромов за серебряник и испарилась.
До самого обеда я не присела и чувствовала, что, во-первых, мне необходимо поесть, во-вторых, молоко распирало грудь. Я все еще оставалась кормящей матерью, а сцеживать молоко не умела, да и боялась, что оно в этих условиях испортится, поэтому, оглядев взволнованных посетительниц и абсолютно обалдевшую Палашку, я рискнула и ушла наверх, молясь, чтобы мои инструкции у Палашки в оперативной памяти сохранились и она не спустила весь магазин кому-нибудь за блестящее ситечко.
Дома все было как всегда: дети играли, Анфиса следила за ними, Лукея кашеварила. Я покормила Гришу, поиграла немного с детьми, наспех перекусила и вернулась в магазин, томимая нехорошим предчувствием.
— Ох, барыня, постойте, вот вам еще шаль! — услышала я елейный голосок Палашки — откуда что взялось? — Укутайтесь, и тепло будет, а вот шляпка! Или эта? С шалью эта шляпка хороша, а без шали — эта… и вот еще, гляньте, барыня!
Я притаилась за дверью коридора. Видно мне было далеко не всю сцену, но что я могла сказать уверенно — на барыню толстая пожилая женщина никак не тянула. Даже на очень бедную барыню, такую, как я, что Палашке не мешало вести себя с ней как камеристке с королевой. Она вертелась, умело поднимая юбки, проворно подавала ошарашенной напором клиентке то шали, то веера, то шляпки, благо Прасковья Саввична снабдила меня этим добром на год вперед. Впрочем, когда вырвавшаяся из Палашкиной хватки покупательница стала отсчитывать деньги, а я вышла в магазин, чтобы записать причитающиеся купчихе проценты, я смогла оценить, что количество аксессуаров здорово поубавилось.
За невыносимо хлопотный день я поняла, что у Палашки один существенный недостаток: она неграмотна. Весь схожий товар я продавала за одну цену, и после закрытия мне осталось лишь пересчитать, сколько всего осталось, но ситуацию следовало исправлять. Палашка, которая рождена была для торговли дамским барахлом, счастливо попивала чай, ассортимент магазина поскуднел, а выручка составила без малого сто золотом.
— Иди-ка сюда, — позвала я ее и протянула пять монет. — Держи. Это твой заработок за сегодня.
Палашка так поменялась в лице, что первой мыслью было — она рассчитывала на большее. Вторая мысль показалась более трезвой: Палашка не умеет считать, ее хватало, чтобы дать столько монет, сколько нужно, но я готова была чем угодно поклясться, о процентах она понятия не имеет.
— Да как же, барыня? — запричитала Палашка, бледнея и морща лицо, перед тем как удариться в рев. — За что же вы меня гоните? О-ой! — и она бухнулась на колени, так вцепившись мне в юбку, что я чуть не упала. — Барыня! Помилуйте! Да за что же! Да в деревню отошлите обратно! Я ж без вас пропаду-у!
Выла она так усердно и артистично, что я начала дергаться — на ее вопли сбежится вся улица, но при всем кривлянии боялась Палашка чего-то всерьез, и до меня никак не доходило, где я напортачила.
— Хватит, хватит реветь! — шипела я, тщетно пытаясь отодрать ее от юбки. — Да ты мне всех клиентов перепугаешь! — Хотя уже и не было никого. — Да перестань ты, а то высеку!
Услышав знакомую угрозу, Палашка вмиг успокоилась, а я расслышала тихое хихиканье из глубины магазина и повернулась.
— Что вы, ваша милость! — фыркнул Фома, выходя в зал. Не одна я подсматривала за дверью. — Девка-то, поди, ваша дворовая? Так пошто вы ей, ваша милость, деньги даете, она сочтет, что вы гоните ее. Я до вас с арендой пришел.
Мужик, как и купец, своего никогда не упустит. Я наконец вырвалась из хватки Палашки, оправляя изрядно помятую в схватке юбку, подошла к Фоме, и он скис, по выражению лица моего смекнув, что торговаться со мной стоило изначально. Теперь я уже была в курсе расценок, а сам Фома успел понять, что в бизнесе я человек ловкий, и неизвестно, как он себе это объяснял, но, возможно, он вовсе не задавался такими вопросами.
— Двадцать золотом магазин, — уныло объявил Фома. Это была средняя цена за такое помещение, но меня она не устраивала.
— Пятнадцать, — поправила я. — А поедят товар мыши, и того не дам. Мышей изведи, Фома. Гадость какая.
Как бы с мышами вместе не извели и меня… но выбора не было. Я подошла к Палашке, которая встала с колен, но деньги, которые я ей дала, положила на столик и подвывая раскладывала товар.
— Вольную, значит, не хочешь? — спросила я, смотря ей в спину и кусая губы.
— Да как же! — снова зашмыгала носом Палашка. — Воля, барыня, страшно! Я девица, меня тронуть никто не моги, кто барское добро портить будет! А на воле долго ли девкой побуду? Барыня, она и за мужика хорошего отдаст, и приданое даст, а высечь, да как еще холопов учить. Поди плохо мне? В тепле, сытая, работы немного, жаловаться мне, матушка, грех, а так лучше у вас поротой, чем без вас порченой…
Я шумно выдохнула сквозь зубы, не зная, что ей сказать. Насколько я уже понимала законы, это правда. Крепость для любой дворовой девки гарантия и защита — не без исключений, но в случае Палашки бесспорные. Не было ни охочих до юбок разудалых деревенских мужиков, ни похотливого всемогущего барина, а Фома, его сыновья или тот же Ефим рисковали бы очень многим, решись они покуситься на Палашкину честь, ведь она — чужое имущество, отвечать за которое придется сполна и по всей строгости.
— Эти деньги ты заработала, — негромко сказала я, — честным трудом. А будешь хорошо работать и считать научишься, заработаешь еще больше. Вольную я тебе не дам, пока сама не попросишь, а замуж… захочешь замуж, там и поговорим. Прибери тут все, проверь и домой иди. И не реви больше, бесишь.
Никакой ошибки я вроде бы совершить не могла, или мне, окрыленной успехами, так казалось. Все шло так, как должно, будь я менее опытна или фаталистична, усмотрела в этом паршивый знак, но я отдавала должное своим знаниям. Торговля была мне знакома лучше, чем извоз, неважно, что книги сменились на сэконд-хэнд, я была спокойна и воодушевлена, уснула быстро и спала как младенец, но посреди ночи проснулась от странного звука.
Дети спали. Я повернула голову, желая убедиться, что мне не померещилось, и мутная фигура с явственным белым пятном бросилась в приоткрытую дверь.
Первым желанием было вскочить, но я не хотела потревожить детей. Я не слышала, как хлопнула входная дверь, в квартире я, Палашка и Лукея, и кто-то из них вошел ко мне в спальню и пытался — снова пытался меня убить?