Вышеградский осторожно ступал на тонкий лед, неуверенно возвращался к началу нашего разговора, пытаясь меня отвлечь от мрачных мыслей о неверности супруга. Невдомек ему было, конечно, что мне куда актуальнее снова трепать злополучного Вершкова, чем обсуждать измену моего покойного мужа с покойной тоже уже княгиней.
— Я разыскиваю всех его знакомых, князь, — с притворным, но вполне убедительным смущением ответила я. — Не все столь же чутки, как вы, чтобы понять, что я хочу собрать у себя все творения мужа…
Я страдальчески прикусила губу, изображая вдовьи муки, и смотрелась я выигрышно, потому что — мои глаза, мой рассудок, я бы не выдержала и страницы этой мути осилить, не будь я книжным магнатом в прошлой жизни. Как княжна могла это читать, она же должна получить неплохое образование, пусть и домашнее, или я все еще по наивности отпускала кредиты уровню образованности дворян.
Прокатит у меня ложь или князь не настолько дурак?
— Это почти исключено, Вера Андреевна, — он повернулся ко мне, и я в который раз подумала, что этот человек выглядит и кажется безобидным, а значит, с большой вероятностью это не так и мне стоит его опасаться, но: если до сих пор он не предъявил мне векселя, до сих пор не обратился в суд, до сих пор не выдал писанину Григория за свою, в чем я могу его подозревать? — Все отыщется в этом доме, вы всегда были первым и самым важным читателем, я вторым, Ольга, если того желала, третьим и последним, Григорий знал ее с младенческих лет и по-братски любил ее… Возможно, стихи сохранились не все, он пару раз сжигал их вот в этом самом камине… Казимир!
Я поморщилась по двум причинам. Первая: князь вышел из роли аристократа и повысил голос, гаркнув как заправский извозчик на шалую толпу — недосып или сдали нервы, если нервы, то почему? Вторая: опять это Тараканище, но это уже мои заморочки.
Мне хотелось уйти и обдумать все в одиночестве. В чем мне подозревать князя, ах да, он избавился от моего мужа, а затем нацелился на меня и детей, чтобы, когда придет время, без боязни за репутацию дочери выводить ее в свет. Версия конспирологическая, но я не могла отделаться от нее.
Что Вышеградский утаит от меня романы и пьесы, я не беспокоилась. Вера должна знать абсолютно все рукописи, и пусть литературный скандал вышел бы так и так вялым, князю после случившегося он был ни к чему.
Я дожидалась, пока Казимир притащит литературное наследие моего покойного мужа, уничтожая княжеский завтрак, Вышеградский опять что-то высматривал в окне. Григорий действительно не разбрасывался ни черновиками, ни чистовиками, пока Казимир выклянчивал альбомы у княжны, я быстро просмотрела то, что вынул из бюро князь, и моя догадка, довольно дерзкая, подтвердилась. У моей матери осталось то, что Григорий счел не стоящим для посторонних глаз, князю достались истории куда занимательней. Я листала тетрадки с блаженным лицом, Вышеградскому мое выражение могло показаться печально-влюбленным, те же, кто знал меня хорошо — и счастье, что в этом мире таких людей еще не было — сказали бы с полной уверенностью: Вера Логинова напала на золотую жилу.
Вот с этого романа про сиротку-крепостную, которую проиграли в карты соседу-помещику, я, пожалуй, начну блистательную карьеру автора бестселлеров. Не успела бесправная бедняжка прийти в себя от шока, как явился прекрасный спаситель с титулом и миллионами и предложил удачливому помещику партию на условиях «все мое состояние против этой девицы».
Скажите, князь, а у вас в самом деле водятся идиоты? Я подняла затуманенный взгляд на Вышеградского, я его не видела, передо мной были блок-схемы, с помощью которых опытные авторы строят сюжет, и, не имея возможности кликнуть, скопировать и передвинуть, я держала все это в голове, как савант…
— ….любимая книга Ольги, — услышала я и вздрогнула. — Я не читал.
— Угу, — буркнула я и встряхнулась. — Простите, князь, кажется, мне нужно немного отдохнуть. Ответьте мне только, вообразите, что записку, которую я показывала вам в прошлый раз, прислал Вершков. Да или нет?
Князь надолго замер, так что мне пришлось забрать у него из рук альбом, который он зачем-то схватил, и перелистать на случай, если князь в него вцепился не просто так. Все это время я косилась на князя и поймала момент, когда он наконец помотал головой.
— Не могу представить, Вера Андреевна, — признался он, и насколько я могла распознать примесь фальши, ее не было. — Вершков, как титулованная особа, разумеется, принят при дворе, но как бы сказать, считается персоной нон грата больше, чем Григорий или вы, прошу меня покорнейше простить. Никакая связь с вами, даже если бы вдруг вас приняли при дворе снова, не могла бы ему помочь занять то место, на которое он рассчитывает и которое занимал его отец.
— Что могло бы ему помочь? — выпалила я прежде, чем вообще подумала, имеет ли этот вопрос смысл и не повредит ли мне моя же дотошность. — Брак с вашей сестрой?
— Вот тут вы правы, пожалуй, Вера Андреевна.
Казимир принес на подносе около десятка альбомов, я уже не стала их изучать, и их упаковали в грубый тканый мешок, пахнущий сеном. Я пожалела, что в этом мире нет полиэтиленовых пакетов, может, мне вспомнить школьный курс химии и начать вредить природе раньше положенного срока? Но шансов на прорыв в химической промышленности было еще меньше, чем на то, что я сегодня вечером найду килограмм золота прямо под собственной кроватью.
Я приехала домой, когда Феврония укладывала малышей на дневной сон, сказала Фоме скинуть в угол мешок с альбомами и тетрадками и свалилась рядом с детьми, как была, одетая, наказав разбудить меня не раньше чем через пять часов, если не случится чего-нибудь крайне важного. Мою просьбу исполнили со всей заботой, так что когда Анфиса явилась меня будить, за окном уже темнело, а детей увели играть в кабинет.
Голова шумела, перед глазами все плыло. Спала я пусть и крепко, но тревожно, какими-то обрывками и яркими вспышками мне мешали разговор с князем Вышеградским, романы мужа, выкрики, реплики, детский плач, хотя я была убеждена, что слышала его не извне, а из памяти. И все же мне нужно было встать, собраться и отправиться к супруге Трифона Кузьмича на раут.
Я устала, хотелось заорать мне, я не могу, я хочу лечь и спать часов двадцать. Я хочу ничего не видеть и не слышать, но лещ животворящий, которого я мысленно отвесила сама себе, творил чудеса. Через час я спускалась вниз, укрываясь дивной шалью — а надо бы ее продать, неизвестно, кто из купчих принес ее мне, пойдут разговоры… но плевать же.
Завтра, если все будет в порядке, выйдет объявление, и уже вечером я раздам студентам-словесникам задания, и через неделю самое позднее у меня будет пара готовых романов, но положу еще неделю, а лучше две, на редактуру, все равно придется договариваться с владельцами газет, кто-то из них должен назначить больший гонорар, чем остальные. Формат романа с продолжением для этого мира новый, могут и даже наверняка начнут артачиться, значит, мне стоит опять же изобрести велосипед и предложить газетчикам дать супругам и дочерям почитать начало книг. Пару глав, не больше — отметить, что для этого у меня должно быть несколько копий.
Я заметила по дороге свои коляски и самодовольно улыбнулась. Как бы ни было мне паршиво, я молодец. Мне есть чем гордиться. Еще одно: я буду совсем молодец, если выживу.
Кто и зачем пытался меня убить?
Мне не хотелось думать, что это князь Вышеградский, не потому что он был мне симпатичен, не потому что я не допускала, что его безупречность — игра, не потому что после первого нашего разговора я сочувствовала ему. Сама версия была дикой, но чем больше я убеждала себя, что это посредственный ход для так себе детектива, тем сильнее крепло убеждение правоты. Потому что других версий, даже самых неочевидных, у меня не было.
Если кто-то, как и я, предположил, что сочинения моего покойного мужа имеют коммерческую ценность, и решил издать их сам: смогла бы я обратиться за защитой своих интересов? Ни разу, я бы не доказала, что это писал мой муж. Книги, будь они даже и впрямь шедеврами, требовалось переписать начисто для издания, и единственное, что хоть кое-как подтверждало авторство — почерк — было бы утеряно. Я могла вопить до посинения и судорог — я бы вызвала только насмешки.