Несчастная крепостная ни с того ни с сего получила наследство — я выругалась, тщательно проверила, точно ли в книге все страницы, просмотрела все, что было на столе, приняла, что это не пропавшие главы, а произвол автора. Пусть его, подумала я, оставляя на листе пустое место, может, дальше мой муж объяснит, какого черта на крепостную сиротку свалились несколько миллионов. Но книга кончилась свадьбой, а миллионы канули в никуда, словно их не было, я вздохнула, припомнила, как выходили из положения мои современники, дополнила синопсис внебрачной дочерью и парой интриг.
После обеда потянулись студенты. Их явилось непредсказуемо много, в моей квартире не оказалось места для всех, и я в прихожей рассовала задания — написать душещипательный диалог между крепостной и властным барином. Минус день, но зато я пойму, у кого какие задатки. Самые находчивые студенты вернулись через час, наскоро написав диалоги в ближайшем кабаке, троих я отобрала и велела прийти завтра, остальных завернула.
Три синопсиса готовы, еще пятнадцать нужно переварить, но если я буду злоупотреблять… что-то можно оставить на сиквелы. Черт знает, может, серии книг придутся публике по душе.
Вечером, когда начало смеркаться, Трифон Кузьмич обрадовал меня покупкой газеты. Он не рассматривал издательский бизнес как что-то стоящее, я бы сказала, он отмахнулся от меня, но я в отличие от него представляла, насколько это крутое вложение. Да, первые книги я издам в крупных газетах, известных, раскрученных, чтобы как можно больше людей узнали об авторе… — черт, нужен еще псевдоним! — но затем я рассчитывала все барыши складывать в свой карман. Неважно, что за газетенку купил Аксентьев, неважно, что в ней сейчас пишут…
Я все-таки ознакомилась. Объявления, свадьбы, похороны, продажа экипажей и домов, заметка про извоз в городе и даже про нас, что приятно; модные тенденции — хорошо, но, судя по тому, что мне привозили в магазин, репортер отстал от веяний моды года на полтора. Продается девка дворовая, двадцать золотом, продается лошадь, пятьдесят золотом, продается корова тельная, ну, на всякий товар свой купец. От объявлений я отказываться не собираюсь, печатать буду в тексте романа, ни коровы, ни лошади эти опусы не испортят. Аккуратная рамочка плюс двести процентов к цене, и на этой приятной цифре взгляд задержался на скупой колонке происшествий.
Подрались два гусара. Попал под лошадь. Взорвался самогонный аппарат, никто не пострадал. Барыня выпала из коляски, и рука сама потянулась к стопке чистых листов. Я все еще очень плохо писала — с кляксами, с пятнами, но Аксентьеву на каллиграфию плевать. «Любезный Трифон Кузьмич, в присланной вами газете описан прелюбопытный случай, натолкнувший меня на многообещающую с коммерческой стороны мысль…» И дальше я обрисовала, как вижу развитие страхования.
Не то чтобы это была моя сфера каким-либо боком, все, что я знала, это ОСАГО, КАСКО и ДМС, но что придумано до меня и никем пока не используется, почему бы не обратить в звон монет?
Отправив Афанасия, явившегося со «смены», с письмом к Трифону Кузьмичу, я позанималась с детьми, перекусила и, когда дети уснули, ушла в кабинет. Я закончила формулировать тезисы по развитию страхового дела, но мозг клевала еще одна навязчивая мысль.
Мало что я в своей жизни учила наизусть, особенно законы. Правила дорожного движения мне, однако, пришлось зазубрить, и художник из меня как из козы верховая лошадь, но тот, кто превратит мою задумку в конфетку, имеется, главное не платить ему до готовности заказа, иначе запьет.
Страхование будет работать намного лучше, если я привяжу выполнение условий к четким правилам на дороге, размышляла я, прикусив от напряжения язык и выводя кривые стрелочки. Реально нанести на брусчатку полосы или придется местной полиции расследовать ДТП на глазок? Как возможно устанавливать виновных, если из всех доказательств — одни свидетели, которые, как известно, бессовестно врут по тысяче выдуманных причин?
— Барыня! — Анфиса просунулась в дверь, видно, стучала давно, а я не обращала внимания. — Барыня, там городовой пришли! Говорят, дело срочное!
Я отложила перо, посадив, как обычно, пятно на рукав. Манжеты Лукея меняла исправно, и меня не беспокоило, что я неряха, тем более к вечеру. Тем более я работаю.
— Пусти, — велела я, гадая, что приключилось и не напророчила ли я себе проблем с дорожными происшествиями и страхованием. Радоваться стоило уже хотя бы тому, что меня не накрыло липкое ощущение паники, как поначалу, и желание забиться под кровать.
Демид Кондратьевич мало походил на человека, который явился пенять на дурной извоз. Он был бледен, мялся в двери, я не выдержала и прикрикнула:
— Что стряслось, Демид Кондратьевич? Не томите!
На языке вертелись выражения покрепче, но представитель власти не то лицо, на котором стоит оттачивать остроумие.
— Воронина… Наталья Георгиевна, — выдавил городовой, бледнея и зачем-то снимая головной убор. — Матушка ваша… скончалась давеча скоропостижно в номерах.
Глава двадцать восьмая
Я зареклась — никакого поклона и никакого камня, но снова мне предстояло через это пройти.
Я вышла в ясную, теплую по-весеннему ночь и замерла, засмотрелась на шалую ветку, нависшую над дорогой, и Демид Кондратьевич деликатно покашлял, возвращая меня к действительности.
Должно быть больно, но мне страшно. Я единственная наследница, и черт знает, чем смерть матери мне грозит. Можно думать, что мне достанутся капиталы, но появятся дополнительные долги. Я могу отказаться от наследства? Я и от мужа ничего, кроме долгов, не получила, и расплачиваться буду не один год даже при том, что сейчас имею весьма неплохой доход.
До номеров «Савой» мы шустро домчали на полицейской коляске, правил которой Демид Кондратьевич. Город где-то спал, где-то буянил, я смотрела на безмятежность и бесчинства равнодушно. Я не спросила благословенную, что бывает за грехи. За мной их числится немало, но мой муж при всех его пороках оказался — где? Непонятно, но неважно! — где и должен и обрел, стервец, покой. Я же живу насыщенной, неугомонной жизнью и не жалею о его смерти, как не жалею о смерти матери, так где грань, за которой меня призовут к ответу? Чем придется заплатить за то, что мне позволено не страдать?
За шикарным названием номеров скрывалась пусть не ночлежка, но явно не место, где я бы и полуголодной нищенкой стала селиться с детьми. Двухэтажное серое здание, перекошенные львы или химеры на фасаде — архитектор так ненавидел людей, животных или выдуманных созданий? У подъезда оттаптывался низенький круглый швейцар, и, судя по заспанному виду, он только ради нас и оторвал задницу от койки.
— Пж-жалте, пж-жалте, — распинался швейцар, изо всех сил стараясь не зевать и угодливо корячась, Демид Кондратьевич его шуганул, и я догадалась: все дело в том, что, как верно заметила моя… теперь уже тоже покойная мать, мое имя красуется по всему городу. Не нужны никакие соцсети, все знают все.
Я еще не отдала долги, а желающих поживиться за мой счет нарисовалась тьма. Счастье, что я по натуре жадная.
— На второй этаж прошу, ваша милость, — к нам подошел пожилой мужчина в пенсне, указал костлявым пальцем на лестницу. — Госпожа Воронина там остановились.
Демид Кондратьевич посматривал на меня с опаской, и мне очень хотелось ему сказать, что я не собираюсь истерить, рвать волосы на себе или на этом симпатичном старичке, бить окна, ломать мебель и вообще каким бы то ни было образом нарушать общественный порядок. Мать не успела завоевать ни мою симпатию, ни тем более любовь, я не испытываю никаких сожалений, потому что сочувствовать всем — и не хватит на самых близких, и так далее, и тому подобное.