Я возвращалась в зал и по музыке понимала, что изменилось за время моего отсутствия многое. За моей спиной тоже пошло движение — я чувствовала каждое колебание воздуха вспотевшей под тяжелым платьем спиной и молилась, чтобы не простудиться. Потом меня обдало потоком свежего воздуха с улицы, и снова, как в ночь смерти Палашки, пришел откат — не реветь, Вера, пожалуйста, нет, подожди, пока никто не сможет облить тебя ядом за слабость. Ты победительница. Пока. Вот и побеждай дальше.
Я без притворства сочувствовала старой императрице. Без развитой медицины каждый день горит нескончаемой болью, нет никакой надежды на облегчение, и сейчас она через невыносимые муки появится на балу и будет приветствовать своих подданных. Вот цена короны, цена власти. Статс-дамы, без всяких сомнений, такие же заложницы своего положения — я не хочу подобное для себя.
Гости выстроились вдоль стен, музыка стихла, лакеи перестали сновать с подносами — бал начинался. Как вдове, мне не полагалось принимать участие в танцах, да и меня все равно никто не ждал, и я встала у самого выхода в зал, наблюдая за происходящим. Вот показалась в сопровождении придворных дам императрица, все склонились — а, черт, конечно, я приседала не по протоколу, но, может, глубокие поклоны считались официальными. Музыканты заиграли что-то торжественное — гимн? — императрица подобралась к накрытым алой тканью креслам, села, рассредоточила свой серпентарий вокруг.
Гимн свернулся, грохнула танцевальная мелодия, тощенький дворянчик с выщипанными усами, похожий на графиню Дулееву — возможно, родственник — повел первым танцем бледную перепуганную девочку. За ними потянулись дамы с лентами, подцепили за собой прочий кордебалет. Зал закружился, и на мой взгляд исполнение было любительским, но публику увлекало, не танцевали разве что карточные столы, лакеи и музыканты, и свита императрицы с ней самой. Дулеева стояла дальше прочих, вероятно, пока императрица делала круг из комнаты к парадному подъезду, графине влетело, а может, она и вовсе была низложена.
Дулееву мне было ни капли не жаль.
В паре с пожилой красивой дамой пролетел князь Вышеградский, и я против воли зацепилась за него. Есть чем любоваться, бесспорно, наверняка не одно сердце в этом зале равнодушно разбито этим красавцем, и я, будь под рукой азартный Трифон Кузьмич, поспорила бы с ним золотников на пятнадцать, что после того, как князь овдовел, охота за ним ведется дай боже.
Не все такие как я, не все хотят одиночества. Но у меня есть дети и дело, а что у них? Балы, охота и адюльтеры.
После первого танца зал рассыпался, я вышла, выискивая, куда бы сесть, но кавалеры, оттанцевав положенный минимум, оккупировали столы и уже открывали колоды, едва не облизываясь. Во все века дамы любили танцы, а почему? Что приятного в том, что ты даже отказать никому не имеешь права?
За столик, который я себе наметила, шлепнулись три старикана жульнической наружности. Я оказалась неприкаянной, встала у одной из дверей, не зная, куда она ведет, и нажала на ручку больше автоматически. Но дверь открылась, и я зашла, радуясь, что Дулеева предусмотрела… что, собственно говоря? Что по углам будут жаться томные парочки?
Светлые стены, на них, как заведено, чьи-то высокомерные рожи, подсвечник и три трепыхающиеся свечи, на столе графин то ли с водой, то ли с лимонадом. В комнате было намного прохладнее, чем в зале, я подошла к окну, но открывать его не рискнула, стояла, приложив ладони к стеклу, пока не услышала, как дверь открылась и снова захлопнулась.
— Я не поверил, что вы на балу, Вера Андреевна.
Я обернулась. Вышеградский был одет в светлый мундир, но не военный, а вроде придворного. Надо отметить, ему идет.
— С вашей сестрой мы успели увидеться, князь, — хмыкнула я, досадуя, что он пришел. Он лишний, мне хотелось собраться с мыслями и подумать, зачем придворный велел мне после бала его найти, и не сбежать ли мне, пока не поздно. — Князь Вершков предпочел мое общество, полагаю, княжна разгневана.
— Вершков, — поморщился Вышеградский, проверил, закрыта ли дверь, градус моей досады вырос. — Я слышал, он пытается выкрутиться из долгов, но не уверен, что сможет. Впрочем, он изворотлив и хитер. Я не знал, что Ольга с ним говорила.
Я пожала плечами.
— Вера Андреевна, — Вышеградский подошел ближе, от него пахло одеколоном, и я по какому-то наитию повела носом, вышло заметно, и князь оторопел, его так откровенно еще не нюхали, но мне было лень объяснять почему. — Гофмейстер князь Илларионов отправил гонца за орденом благословенной Екатерины. Вы говорили с ее величеством?
Я снова пожала плечами. До этих слов меня подмывало выставить Вышеградского вон, но орден озадачил, я промолчала. Что же, орден почетней, чем голова с плеч, но это означает, что я вынуждена остаться на балу до конца.
— Можно говорить о пустом, Вера Андреевна. Для меня вы всегда были женой моего лучшего друга и матерью четверых малышей, — не дождавшись ответа, проговорил Вышеградский. — Теперь я понимаю, что узнал вас с другой стороны, и прежней вас для меня больше не существует.
Я подняла голову — задрала, мне везет на рослых мужчин, пусть дело в том, что Вера не самого высокого роста. Что он несет, это все потому, что меня облагодетельствовала императрица? За дверью целая очередь велеречивых говорунов? Вот откуда растут ноги у легенд про светских сердцеедок — из монаршей милости, не поделиться ли ей с кем-нибудь, у меня ее много, а я гадала, отчего половина красавиц были страшны как вся моя жизнь, а потому что нет ничего прекрасней чужих денег и не твоей славы.
— Вы умны, как редко умна женщина. — Шовинизм, но ему процветать еще долго, на мой век хватит. — Вы настойчивы. Не самое доброе качество, Вера Андреевна, но я…
Рука князя бессовестно скользнула мне по запястью, потом выше, дальше воли ему не дал рукав, но по коже все равно пробежала приятная дрожь.
— Я желаю вас, Вера Андреевна, — прошептал он, стиснул мне руку, и тело сладко заныло. Вера совсем молода, никаким разумом я не остановлю буйство гормонов, а судя по детям, темперамент у Веры горяч. — Как женщину, как… жену. Вы в трауре, три года долгий срок, но вы признали Марию, зная, кто ее настоящий отец — я готов предложить сейчас же руку и сердце.
А твой отец, твое сиятельство, не купец? Больно ты прагматичен, чуть не расхохоталась я, но тело Веры — мне придется справляться с этим, я бросаю кормить, впереди новые испытания — знакомо отреагировало на руки князя на моей талии. Одна рука сползла ниже, другая переместилась на спину, так, чтобы я не смогла увернуться от поцелуя.
В мое время прежде следовало спросить, Вышеградский считал, что моего согласия не потребуется. Вдова, какой бы обласканной самодержцами она ни была, какими бы капиталами ни ворочала, должна посчитать своей самой большой удачей внимание титулованного стервеца.
Стон я сдержала, но князь был опытен, чтобы не распознать — мне наплевать, что он овладеет мной в укромном уголке во время бала и, может быть, даже никто ничего не заметит.
И предположим, что это все не будет иметь для меня последствий.
Также допустим, что это не месть за то, что мой муж спал с его женой.
Глава тридцать пятая
У Вышеградского был чертовски обиженный взгляд, хотя он винил мою неловкость.
— Я не дозволяла вольностей, — скривилась я и от повторных домогательств сбежала в узкое кресло. Юбка издала вызывающее шуршание, словно меня завернули в фольгу, и вспучилась кисейными буграми. Вышеградского вдова в конфетной обертке не смущала, он кружил вокруг как голодный кот, слегка от телесных повреждений косолапя.
— Я предлагаю вам стать моей женой. Вы вернетесь ко двору как княгиня Вышеградская. — Я была невозмутима, князь долбился будто о стену. — Торговля, извоз… Вам нет нужды пятнать себя недостойными занятиями.
— Нет.