— Вы не зайдете на минутку?
— Нет, спасибо. Должно быть, пока я поднимался к вам, она уже пришла…
Ее еще не было, и свет в квартире менялся по мере того, как двигались черные стрелки на циферблате часов. В небе, над крышами, холодный зеленый цвет постепенно сменил розовые краски заката, и только несколько легких облачков еще несли на себе его отблеск.
Это испугало его, внушило почти физическое чувство страха, и, больше не в силах сдерживаться, он снял с гвоздя шляпу, спустился вниз и ринулся в толпу, шагая быстрее, чем обычно, и потому немного прихрамывая.
Другим людям все это было бы легко: им стоило только обратиться к родным, к сестре или свояченице, к друзьям, сослуживцам.
Ему — нет. У него не было никого, кроме мадемуазель Кувер и мальчика, который только что проводил его задумчивым взглядом.
Прохожие — парами, семьями — занимали всю ширину тротуаров и двигались вперед с медлительностью реки, еще более замедляя шаг в тех местах, где столики кафе, загораживая дорогу, образовывали заторы. Машин становилось меньше. Было еще светло, но кинотеатры уже сверкали огнями, и перед окошечками касс начинали выстраиваться небольшие очереди.
Свернув с Бульвара, он углубился в более тихие улицы, где там и сям сидели на вынесенных стульях пожилые люди, хотевшие подышать воздухом. Из лавок, что были еще открыты, доносились разнообразные запахи; отовсюду слышались голоса, обрывки фраз.
Он дошел до улицы Торель, увидел серую стену административного здания, флаг, висевший на древке, служащих на велосипедах, заметил двух полицейских, которые выходили, застегивая пояса. Один из них посмотрел на него так внимательно, словно его лицо о чем-то напомнило ему, потом сел на велосипед, по-видимому, так ничего и не вспомнив.
Он вошел в полицейский участок, где, как и у консьержки, горели лампы и где плавал дым трубок и папирос. Мужчина неопределенного возраста пытался объясниться поверх черного деревянного барьера, из-за которого виднелось чье-то кепи.
— Так есть у вас письменное разрешение работать или нет?
— Господин полицейский…
Это были, пожалуй, единственные слова, которые этот человек мог выговорить по-французски. Все остальное он произносил на каком-то непонятном наречии, жестикулировал, горячился, протягивал дрожащей рукой какие-то бумаги — скомканные, рваные, со следами грязных пальцев, без конца вытаскивая их из глубины карманов.
— …сказал, что…
— Кто сказал?
Тот жестами пытался объяснить, что речь идет о персоне очень высокой или же очень важной.
— …господин…
— Но он не сказал, что тебе разрешается работать?
Ни одна бумага не удовлетворяла полицейского чиновника. Среди них были белые, розовые, на французском и еще бог весть на каком иностранном языке.
— Сколько у тебя денег?
Он не понял даже слово «деньги», и женщина, стоявшая сзади, нетерпеливо топнула ногой, делая полицейскому знаки.
Человеку показали бумажные деньги. Он понял, вытащил из кармана целую пригоршню мятых, липких бумажек, потом несколько монет и выложил все это на барьер.
— Может, этого и достаточно, чтобы тебя не обвинили и бродяжничестве, но с такой суммой ты далеко не уйдешь, и тебя снова отправят за границу. Откуда у тебя деньги?
— Послушайте, бригадир, — перебила полицейского молодая женщина, — мне надо без четверти девять быть в театре, и я…
На ней было почти прозрачное платье.
— Пойди, посиди там, — сказал полицейский, указывая человеку на скамейку у стены.
Тот направился к скамье, покорный, ничего не поняв, не зная, что с ним будет. Он тоже пришел неизвестно откуда и по причине, ведомой ему одному.
Жанте закусил губу. Вот женщина — та знала, чего хочет.
— Мне только надо заверить подпись.
— Вы живете в этом квартале? Есть у вас свидетельство о местожительстве?
— Вот оно, с подписью консьержки.
Она открыла сумочку, и оттуда вырвался сильный запах духов.
— Я еду на гастроли, и мне необходим паспорт. Поэтому…
— На гастроли!.. Что ж!.. Приходите завтра утром… В это время начальник здесь не бывает.
Два других полицейских, сидя каждый за своим столиком, ничего не делали, не шевелились.
— А вы? В чем дело?
— Скажите, пожалуйста, не было ли сегодня днем несчастного случая?
— Какого рода?
— Не знаю. Может быть… дорожное происшествие?
Вошел еще один человек, но не с той стороны, которая предназначалась для посетителей, а с другой — толстый, с лицом, лоснящимся от пота, в шляпе. Он поздоровался с другими полицейскими за руку, потом, сквозь пелену дыма от своей трубки, стал смотреть на Жанте.