— Я не спрашиваю, ездили ли вы туда с кем-нибудь, — дружелюбно отозвался Браун. — Я интересовался, был ли кто-нибудь с вами в ту ночь, когда убили Маргарет Шумахер.
— Нет. Была дома одна. Читала.
— Что читали? — быстро спросил Карелла.
— Не помню. Я много читаю всего.
— Но какие именно книги?
— В основном научную фантастику.
— А вот всякие загадочные убийства...
— Нет. Ненавижу этот жанр.
— Вы сказали, что узнали об убийстве Маргарет из газет...
— Да.
— В вермонтских местных газетах?
— Нет, я покупаю наши...
— Наши газеты?
— Да, поступающие отсюда, из этого города. Мы их там получаем, представьте себе.
— И вот тогда-то вы и увидели первополосный заголовок?
— В этой газете это было не на первой полосе, а на четвертой, в общеамериканской хронике.
— Заметка об убийстве жены Шумахера.
— Да, да, да, об убийстве его жены.
Она вновь произнесла слово «жена» так глумливо, что это граничило с грязным ругательством.
— И вы говорите, что возликовали...
— Ну, возможно, это слишком громко сказано.
— А сейчас как бы вы сказали?
— Заметка меня просто-таки осчастливила.
— Хм, новость о зверском убийстве женщины...
— Да.
— ...вас осчастливила.
— Да.
— Ей хладнокровно пробили голову и грудь...
— Угу.
— И, читая об этом, вы чувствовали себя счастливой.
— Да, — сказала Бетси. — Я рада, что ее кто-то пришил.
Сыщики уставились на нее.
— Это была подлая сука, сломавшая нам жизнь. Обычно я молилась, чтобы она выпала из окна или чтобы ее автобус переехал. Но — ничего... Ладно, теперь-то уже ее кто-то достал. Хорошенько уделал. И — да, я счастлива. А вообще-то ликую, это самое подходящее слово. Переполнена ликованием оттого, что она сдохла. Правда, я бы хотела, чтобы ее прострелили дюжину раз, а не четыре.
По ее лицу гуляла довольная улыбка.
Такую улыбку не переспоришь.
Зато узнавать теперь обязательно надо следующее: действительно ли в газетах было написано, что в Маргарет стреляли четыре раза.
Наступала ночь.
Они беседовали в гостиной дома, который до недавнего времени Анджела разделяла с Томми. Трехлетка Тесс — в кроватке, в боковой комнате. Анджела сказала брату, что жить не может без сигареты, но доктор запретил ей курить во время беременности. Карелла вдруг вспомнил о Глории Сэндерс. Та тоже умирала без сигареты, когда они встретились в клинике. Он не мог отделаться от навязчивой мысли: Пенн Хахллигэн описывал именно женщину, бегущую сквозь дождь. А возможно, эта идея сформировалась потому, что он уже и раньше знал: Шумахера пережили три женщины — две дочки и бывшая жена, ненавидевшие его.
— Ничего, скоро закурю, — заявила Анджела.
— Держись-ка подальше от дыма, — отозвался Карелла.
— От этой привычки так просто не отделаешься, — сказала она, поеживаясь.
Их отец не знал, что Анджела курила. А может, лишь притворялся, что не знает. Карелле вспомнилась одна семейная суббота, он тогда и сам курил. Давно это было. Анджела и Томми только поженились. Кажется, дело было на Пасху. А возможно, и на Рождество. Тогда собралась вся семья. Они едва закончили трапезу, а в итальянских семьях каждое блюдо — целое событие, праздник. Карелла похлопал себя по карманам, убедился, что сигареты кончились, и направился к пианино, бренча на котором, Анджела распевала песенки своего детства. Он спросил:
— Сестричка, у тебя нет сигареты?
А папаша с комическим ужасом прижал палец к губам: молчи, дескать, я не должен знать, что моя дорогая дщерь дымит. Ах, добрый старый лицемер...
Карелла улыбнулся.
— Говорят, что легче бросить героин, чем никотин, — сказала Анджела.
— Но ты же бросила! Вот уже почти девять месяцев...
— И все равно очень хочется.
— Мне тоже.
— Так вот: снова начну. Пусть только бэби народится.
— Не стоит снова начинать...
— Это еще почему?
И вдруг заплакала.
— Эй! — ласково позвал он.
Она помотала головой.
— Эй, ну-ка, довольно.
Подняла руку, словно делая слабый знак протеста, все еще качая головой: нет-нет, оставь меня в покое. Но он все-таки подошел к ней, обнял, дал ей свой носовой платок.
— Возьми, утри слезки.
— Спасибо, — промолвила она, вытирая глаза. — Можно в него высморкаться?
— С каких это пор ты спрашиваешь разрешения?
Она высморкалась, всплакнула еще разок, снова вытерла глаза и вернула платок.
— Неужели сигареты для тебя так важны? — спросил он.
— Да не сигареты.
— Ну-ка, расскажи.
— Я так себе представила: а чего уж очень беспокоиться? Ну, продымлю мозги, умру от рака, кому какое дело?
— Мне, например.
— Тебе, конечно, — сказала она, собираясь опять заплакать.
— Почему ты думаешь, что у Томми есть кто-то на стороне?
— Знаю, и все.
— Откуда?
— По тому, как он себя ведет. Правда, ни разу не нашла платка с губной помадой, и от него не разит духами, когда приходит, но...
— Но что «но»?
— Просто знаю, Стив. Он себя ведет совсем по-другому. У него мысли где-то на стороне, у него есть там бабенка, знаю.
— Как же он себя ведет?
— Просто стал другим. Кашляет, ворочается всю ночь, словно думает о ком-то, не может заснуть...
— Так. Что еще?
— Я ему что-нибудь говорю, но его мысли витают где-то далеко. Я на него гляжу и вижу, что он не может сосредоточиться, думает о другой.
Карелла кивнул.
— И еще он... Ах, не хочу об этом.
— Нет, говори, — сказал Карелла.
— Вправду не хочу, Стив.
— Анджела...
— Ну — добил. Он больше не хочет заниматься со мной любовью. — Ох... — простонала она. — Ох... — схватилась за живот.
— Сестричка?!
— Ох, ох...
— Да что с тобой?
— Мне кажется, ой, ой, ой...
— Это бэби?
— Да. И я... — Она снова схватилась за живот.
— В какую клинику? — тотчас спросил Карелла.
В «дежурке» Карелла использовал телетайп для прямого «разговора» с Тедди. Он выстукивал ей послания, а в конце нажимал на клавиши "Ж" и "О", что означало «жду ответа». Но теперь ему пришлось звонить домой из клиники, из комнаты для посетителей, а, к сожалению, городские телефоны-автоматы пока еще не достигли высокого технологического уровня. Карелле ответила Фанни Ноулс.
— Экономка Кареллы, — произнесла она.
Он ясно представил, как она стоит за кухонным столом: пятидесятилетняя полная дама, волосы, крашенные хной, в пенсне, левая рука — лихо на бедре; всегда в такой позе, словно бросает некий вызов тем, кто вторгается в интимную жизнь полиции и покушается на святость домашнего очага.
— Фанни, это я, — сказал он.
— Да, Стив.
— Я нахожусь в Твин Оукс, Тедди знает этот роддом, там близнецы родились.
— Да, Стив.
— Вы можете сказать ей, чтобы она поймала такси и приехала сюда. Анджела уже в хирургии.
— Вы не хотите, чтобы я позвонила вашей матери?
— Нет, я сам сейчас позвоню. Повторяю: Твин Оукс, родильное отделение.
— Ясно.
— Спасибо, Фанни. Все в порядке?
— Да-да. Сейчас скажу Тедди.
Он поблагодарил, повесил трубку, выудил из кармана монетку и набрал мамашин номер.
— Алло? — произнесла она.
Голос такой же ровный, без выражения каких-либо эмоций. Таким он стал после смерти отца.
— Мама, — сказал он, — это я, Стив.
— Да, солнышко?
— Я здесь с Анджелой, в роддоме.
— О Боже!
— Все нормально, она уже в родильном, ты не хочешь...
— Сейчас же приеду!
— Клиника Твин Оукс, родовспомогательное отделение. Возьми такси.
— Сейчас же! — отозвалась она, бросая трубку.
Он тоже положил трубку на рычаг и подсел к лысеющему мужчине, выглядевшему крайне обеспокоенным.
— У вас первенец? — спросил лысый.
— Сестра рожает, — ответил Карелла.
— Ах так! А у меня первенец.
— Все будет хорошо, не беспокойтесь, — сказал Карелла. — Это великолепная клиника.
— Да-то да, — отозвался мужчина.
— У меня здесь близнецы родились.
— Так-то оно так.
Сколько же лет прошло... Мейер и Хейз расхаживали здесь по «ожидательной» в ногу с ним. Мейер утешал, твердил, что уж он-то трижды через это прошел и все — о'кей. Чего беспокоиться? Тедди наверху, в родильном... Близнецы. И вот теперь...