В его оправдание можно сказать, что, вероятно, и девушка под своими засыпанными песком локонами лелеяла те же мысли. Было бы небезынтересно реконструировать их молчаливый диалог, хотя он может оказаться и неприличным: не следует забывать, что беседа происходила на пляже под палящим солнцем, и поэтому ее участники вряд ли позаботились о том, чтобы облечь фразы в литературную форму.
После надлежащей обработки диалог мог выглядеть так (по вполне объяснимым причинам они обращались друг к другу на «ты» и не утруждали себя ответами на вопросы, хотя реплики порой случайно совпадали). Он: Какого дьявола ты купила этот купальный костюм — просто вырви глаз? Она: Интересно, что ты за тип на самом деле? Он: Неужели ты не понимаешь, что в обыкновенном черном купальнике не выглядела бы такой дурой? Она: Ну разве трудно догадаться и принести мне стакан содовой? Он: Будь добра, повернись-ка чуть-чуть, чтобы я рассмотрел твою грудь. Вот, теперь ты лежишь замечательно, отлично. Она: Любуйся, сколько хочешь, мне ни к чему об этом знать. Он: Если ты вообразила, что я хочу с тобой познакомиться, то ошиблась. Жара адская, а так мы можем беседовать намного свободнее. Она: Тебе воротничок натер шею. Он: А у Ами ноги покрасивее, чем у тебя. Она: С кем это ты меня сравниваешь? Хотела бы я знать, с кем ты проводишь время. Он: Что ты на меня уставилась? Ты всегда так таращишься? Она: Говорят, я похожа на Бригитту Хельм[2]. Мои знакомые даже зовут меня Бригиттой. Ты тоже можешь так меня называть. Он: Не надо было тебе напяливать этот купальник. Она: Ну что, насмотрелся на вырез моего купальника? Мне надо загореть и с другой стороны.
Как видите, разговор мог бы постепенно наладиться, не вспомни писатель, что ему надо торопиться, если он хочет вовремя поспеть назад в город, однако не исключено, что беседа могла принять и совершенно непристойные формы. (Возможно, именно так и произошло, ведь приведенный выше диалог, как уже говорилось, является литературной обработкой.) Писатель вернулся в свою кабинку, где совершил процесс обратного преображения; когда он, полностью одетый, вышел из нее, то был почти прежним. Ами снова заняла подобающее ей место. Но тут все опять перемешалось, его расплавившиеся на солнце мозги оказались неспособны сознательно удалить Бригитту и поставить на ее место Ами, а лишь набросили платье на радужный купальный костюм первой. Лицо с широко расставленными глазами осталось и сопровождало писателя, пока он сидел на корме катера и следил за бурлящей под винтом водой. На причале он чуть не столкнулся с автопогрузчиком, тот как из-под земли возник прямо перед ним и едва его не переехал. Оправившись от пережитого потрясения, писатель почувствовал, что полностью вернулся к реальности, и отметил, что Ами вновь приобретает конкретные черты, в то время как купальный костюм Бригитты растворился в угасавших солнечных лучах и канул в море.
18
Если накануне писатель позволил себе отдаться настроению и совершенно заморочил Ами голову своими парадоксами, то этот день он с холодным расчетом решил посвятить делам. Как мы убедились, его влюбленность не смогла устоять против солнечных лучей на пляже, но оказалась достаточно эластичной, чтобы к семи часам вечера вновь образумиться. На этот раз он проявил больше здравомыслия, купание смыло с него всю сомнительную романтику, и, если бы писателя так неудержимо не клонило в сон, Ами, вероятно, уже в эту ночь оказалась бы в его постели. Впрочем, в тот вечер он добился от нее всего, чего хотел, а потом оставил на произвол судьбы, что было непростительно, поскольку произошло в тот самый момент, когда он ясно понял: она будет покорна ему как собака. Вряд ли здесь сыграли роль какие-то доводы морали, скорее ему захотелось раз и навсегда показать Ами, кто принимает решения, но, как выяснилось впоследствии, он просчитался. Весьма довольный собой, писатель отправился домой, где мгновенно заснул и во сне провел ночь на берегу вместе с Бригиттой. На следующий день он, как ни в чем не бывало, позвонил Ами и получил весьма прохладный ответ: она не собирается встречаться с ним до послезавтра. Хотя прошлым вечером ему и правда хотелось спать, все же он совершил над собой насилие, когда, не объяснив причины, оставил ее, и вот теперь этот поступок привел к приступу смутной ревности, испортившему ему настроение на целый день. Писатель догадывался, что ситуация не так проста, как ему представлялось, — ведь он ничегошеньки не знал об Ами, возможно, у нее есть своя жизнь, которая таит еще немало неожиданностей. Вероятно, его странное поведение было вызвано именно этими сомнениями, которые уже в ту пору смутно зашевелились в нем, и он просто-напросто не решился доиграть игру до конца — ведь тогда его представление об Ами оказалось полностью неверным, и их отношения не имели бы будущего. Прежде чем мы как следует узнаем человека, наше сознание бесконечное число раз создает и разрушает его образ, и, когда у нас наконец сложится мнение о нем, это будет означать не то, что мы постигли его истинную сущность, а лишь то, что он больше нас не интересует. И если бы волей случая Ами уступила тогда писателю (поскольку ее психика была слишком здоровой, чтобы разобраться в столь лукавых ухищрениях), его представление о ней сформировалось бы окончательно, после чего она наверняка до смерти ему бы наскучила.