— Соглашайся, Мишка, — говорит Игнатов. — Место непыльное. Все лучше, чем в строю топать.
Мишка вздыхает, долго выпускает из груди воздух, устремляет взгляд в потолок. Взвешивает предложение. Он, конечно, и без подсказки Славки понимает, что должность помощника непыльная. И что за Прокопычем будет он как за каменной стеной. Но врожденная склонность к недисциплинированности колючей проволокой встает поперек дороги к спокойной жизни.
— Вы на каком курсе? — наконец спрашивает Мишка.
— На третьем. Но за второй имеются задолженности.
— После праздника, — говорит Мишка, — у меня новогодний концерт… И все такое…
— Хорошо, — радуется Прокопыч. — Я сегодня же договорюсь обо всем в строевой части.
— Не верьте ему, — говорит неизвестно откуда появившаяся Лиля. — Прокопыч морально неустойчивый человек. Пусть уходит…
Прокопыч растворяется. И все растворяются тоже.
— Слышь, герой? — Мишка стягивает с друга одеяло. — Я про тебя в окружную газету написал, а ты спишь. Звонили, уточняли. На днях опубликуют.
— Можно было обойтись и без газеты, — заскромничал Игнатов. — Но коль написал, спасибо…
— Свои люди, сочтемся…
— Меня в госпиталь отправляют, — сказал Слава.
— Мы знаем, — кивнул Сурен. — Лейтенант Березкин по этому случаю и отпустил нас сюда.
— Он неплохой парень. — Глаза у Игнатова стали грустными.
— Великолепно сказано, — громко подтвердил Истру. И ребята засмеялись.
В палате было тепло и чисто. Но это была больничная палата. И в ней пахло лекарствами. А Слава сидел перевязанный, небритый. И хотя день за окнами гулял солнечный, лицо Славино оставалось каким-то серым, словно при плохом освещении. Все трое друзей отличались склонностью к веселым разговорам, но сегодня веселого разговора не получалось.
Сурен сидел на койке, обхватив колени ладонями, чуть раскачиваясь. Сказал мечтательно:
— Полежал бы я в этой комнатке недельки две с легким простудным заболеванием…
Истру вспомнил:
— Березкин обмолвился, что, возможно, тебе дадут краткосрочный отпуск на родину.
— Было бы неплохо.
— Здорово прихватило? — спросил Истру.
— Да нет, самую малость, — ответил Слава, но без уверенности в голосе.
— До свадьбы заживет… — успокоил Истру.
Марина приоткрыла дверь. Улыбнулась.
— Вам надо собираться, Игнатов. Машина уходит через полчаса.
— Хорошо, Марина.
Дверь снова закрылась.
— Ну мы пойдем, — сказал Истру.
Ребята встали. Слава засмущался. Нарочито почесал затылок. Шаркнул разношенными шлепанцами по крашеному полу. Нагнулся над тумбочкой. Вздохнул, протянул Истру конверт.
— Передай Лиле. Скажи, я очень жалею, что не могу участвовать в новогоднем вечере. Жаль, конечно…
— Ерунда, — убежденно ответил Мишка. — Все новогодние вечера еще впереди.
— Быстрее выздоравливай. И возвращайся, — пожелал Сурен.
— Как собираешься встретить Новый год? — спросил Игоря Василий Дмитриевич Кутузов.
— В кругу семьи! — Игорь отодвинул рукопись статьи, называющейся «Сплоченность экипажа», откинулся на спинку стула.
В кабинете было еще два стола, но коллеги Игоря отсутствовали.
Василий Дмитриевич несколько опешил. Потом улыбнулся. Сказал почему-то вполголоса:
— Милый мой… Мы-то думаем, наш майор холостой, неженатый. А он обзавелся семьей. И скрыл такое дело от коллектива.
— Нет… Вы меня не так поняли, ко мне мама в гости приехала.
— Мама — это хорошо, — задумчиво сказал Кутузов, присел на угол стола. — Большое счастье иметь маму.
— Да… А вообще — счастье… Вот вы писатель, что вы о нем думаете?
— Счастье — неоднозначное понятие. Оно как горизонт. Помните, у Михаила Светлова… Горизонт мой… Я ищу твой след, я ловлю обманчивый изгиб. Может быть, тебя и вовсе нет?
— Вовсе нет? А что есть?
— Стремление. Движение духа, мысли. А то, что мы называем счастьем, возможно, лишь стрелка компаса.
— Стрелка может и ошибиться…
— Нет, нет, — возразил Кутузов. — Будем считать, что компас исправный. И стрелка точно определяет, где север, а где юг… Здесь есть особый момент. В обыденной жизни, в текучке мы нередко совмещаем понятие «хорошо» и понятие «счастье»… Хорошо человеку может быть от сытой еды, от собственной машины, от близости с красивой женщиной… Но при чем тут счастье?