- Как ужасно поле смерти, видеть все что твориться вокруг. Странно, что он тоже, казалось, видел это повсюду, и все же видение приносило ему столько удовольствия. Уильям Блейк превозносил видение, не так ли?
- Да, конечно. Но когда я смотрю вокруг себя...
- Не вокруг тебя. Внутри... что ты видишь внутри?
- Еда становится болезненной, как будто какие-то изменения превратили все в яд, что кислотам из моего кишечника приходится сжигать. И когда я встаю каждое утро, эти новые, постоянные поправки на гравитацию изматывают меня. Уже несколько недель в моем стуле есть кровь, а каждая случайная мысль грозит головной болью.
- Что могу сказать. Совет прост - сходите к врачу.
- Я боюсь.
- От этого нет лекарства. Разговаривать со смертью, отвечать на ее жесткие требования! Этому вы должны были научиться у своего поэта. Это постоянный разговор, который мы все должны вести. Может быть, в воображении и есть слава, но это все равно гниющая, растительная вселенная, где мы видим все эти сны.
Дождь ослаб, и вдалеке сквозь пар, поднимающийся, как дым, от надгробий - а сколько раз мелькание дыма напоминало ему о ком-то, потерявшем память? - Блейк увидел, что похороны закончились, "грустная вечеринка" завершилась, его прекрасные девочки с матерью уходят, молчаливо опустив головы, и он должен был быть там, вместе с ними. Идти рядом, вести всех за собой навстречу прекрасным, но монотонным будням.
Плач ребенка смягчился до далеких, захлебывающихся рыданий, но он все равно слышал их. Ему казалось, что он всегда будет слышать их, независимо от обстоятельств. Возможно, этим самым ребенком - был он сам.
Он бежал из-под деревьев, между камнями, обходя надгробия, через приливы мокрой, растворяющейся от сотен ног земли, позволяя себе увидеть то, что всегда было слишком ужасно: как плоть его собственных новорожденных детей, только что вышедших из крови матери, напоминала ему грязь, их головы, их крошечные мозги - просто комки грязи, и такие временные, такие смертные, каким бы глубоким ни было чудо их внезапного появления на свет. Как экскременты во всех их формах открыли ему дверь в концентрационные лагеря фашистов, куда его вели цепи из зубов, рук и костей ног, цепи из кишок. Кладбища не могли вместить всех погибших. Как холмы и мелководья на каждом поле боя стали напоминать человеческую форму. Как земля наполнялась телами и головами с их бесконечными волосами и безмолвными языками. Как сорняки смерти обвились вокруг моих конечностей в инистых глубинах. Как, подобно темной лампе, "Вечная смерть" преследует все благие ожидания. Как яйца, змеи и лица были погребены под каждым его шагом, начиная с того дня, когда его родители фотографировали его раннее ползание, и заканчивая его последними шагами в его последнюю постель. У него не было ответа на вопрос, что связывает его с этими мертвыми телами и этой процветающей землей, и кого ему осталось поцеловать на прощание.
Он упал на колени у могилы среди сломанных цветов и выброшенных молитв, торопливо нацарапанных на обратной стороне праздничных салфеток. Тихий плач привел его к складкам искусственного дерна, уложенного для маскировки свежевскопанной земли. Ребенок, которого там бросили, плакал, закрыв глаза на фоне неба. Блейк не мог поверить, что кто-то мог сделать такое. Плач младенца не скрывал его совершенства, и Блейк подумал, что он обладает такой же красотой, как и его собственные дети, когда они появились на свет. Он подхватил ребенка, его руки пульсировали от боли.
- Когда тело теряет порядок, мир тоже теряет порядок, - мягко сказал он. - Дети не должны погибать молодыми. У всего есть свой срок.
Но кожа брошенного ребенка была мягкой, как грязь. Ребенок откинул безвольную голову, полупрозрачные веки задрожали, и у мира появились глаза, чтобы увидеть свой собственный ужас.
Работы Блейка (слова и картины) оказали на меня глубокое влияние, когда я впервые прочитал их в средней школе. Для меня в них выкристаллизовалось многое из того, что я чувствовал о важности невидимого мира, который до сих пор не поддавался выражению. Они также напомнили мне о том времени, когда мне было десять или одиннадцать лет и я видел богов в вечерних облаках и лицо дьявола в ржавой двери соседского крыльца (я не проходил мимо этого дома в течение многих лет). В какой-то момент я решил, что хватит, и что я больше не буду видеть подобные вещи.
В то время, когда я принял это решение, я чувствовал смутное разочарование в себе - позже я понял, насколько мудрым было мое детское "я". Теперь, когда я писатель и мне уже за пятьдесят, я могу увидеть лицо Леонарда Бернстайна в первом откушенном после обеда яблоке, не опасаясь последствий. Но что-то дьявольское во всем этом есть, ибо мир в котором мы живем совсем не прост.
Перевод: Константин Хотимченко
ДЖОН ПУТИНЬЯНО
"ДИТЯ НЕКРОЗА"
- Послушай, чувак, я не называю тебя неудачником, серьезно, - Тед ел буррито с говяжьими бобами, сидя за столом из нержавеющей стали. Он откусил кусочек и медленно прожевал его, отбросив все манеры и разговаривая, несмотря ни на что. - Я имею в виду, это довольно жалко, что у тебя не было тёлки больше года, но это не я называю тебя неудачником.
Стив осушал труп на столе для бальзамирования. Он наблюдал, как машина включилась и начала удалять кровь из тела. Ее звали Мэри Линн, и Стив знал ее. В свое время она была красавицей. Когда Стив учился в средней школе Дорчестера, он мечтал трахнуть ее. Это было почти двенадцать лет назад, и теперь она умерла от передозировки героина. Добро пожаловать в Бостон, родину смертельно чистого герыча.
По всему городу люди умирали от этого дерьма. Полиция Бостона считала, что беспокоиться не о чем, в то время как бандиты из Роксбери, похоже, и сами не очень-то и заботились о своей клиентуре.
- Ты называешь меня неудачником. Не то, чтобы я не пытался...
Стив солгал. Он знал, что не пытался. Он считал себя ориентированным на карьеру.
- Чушь собачья. Я недавно пытался тебя познакомить, - крикнул ему в ответ Тед. - Она хотела трахаться, как похотливая свинья.
- Сара? Tы, блядь, серьезно? Она же чертов жирный боров.
- Толстушки не в твоем вкусе? - сказал Тед, вытирая рукой грязь от буррито с лица.
Он был отвратителен.
- Нет, мне нужна такая женщина, как старая добрая Мэри Линн.
- Чувак, это прозвучало как-то стрёмно... и ненормально... - Тед бросил на него испуганный взгляд.
- Я не хочу её мёртвую, придурок ты гребаный. Я говорю о равных ей по красоте при жизни. Ты же помнишь, какая она была?
- Конечно, чувак, я ж трахал ее примерно в десятом классе.
- Вот это ты уже гонишь.
- Как бы то ни было, чувак, дело в том, что ты ставишь "киску" на пьедестал. У тебя все на высоте, по стандартам, которые не соответствуют такому мужику, как ты.
- Пошел ты, чувак, я не какой-то отвратительный упырь.
- Я не говорил, что ты упырь, я говорю, что она, однако, была не в твоей лиге.
- Была? - спросил Стив, поправляя трубки.
- И была, и сейчас. Даже eе труп слишком красив для тебя, парень. Разве ты не понимаешь, что тебе нужно накачать шмоньки нескольким мерзким сучкам, чтобы повысить свою уверенность? Через несколько месяцев простоя и ты утонешь в потрясающе великолепном мужчине с тугой дыркой в какане.
- Какого хрена я с тобой разговариваю?
- Потому что ты - жуткий гробовщик, а никому не нравится разговаривать с гробовщиками.
Как бы Стиву ни было неприятно это признавать, Тед был прав. С тех пор, как он пришел в эту профессию, он каждый день терял друзей. Тед был единственным, кто остался рядом. Он был судебно-медицинским экспертом. Теперь женщины находят это интересным. Они думают, что они какие-то придурки из криминалистики с крутыми историями... Тогда как Стив был простым гробовщиком, и все думали, что все гробовщики - некрофилы.
- В общем, послушай, парень, я буду в "Очаровашке" сегодня вечером.
- Какого хрена тебе так нравится это место, это же долбаная забегаловка.
- Да, ну и что? Там полно бабищ c их раздолбанным эго, что весьма облегчает охоту. Даже такой неудачник, как ты, может найти себе какую-нибудь задницу.
Тед встал и направился к двери. Стив был оживлен.
- Ты сказал, что я не неудачник.
- Я врал, а теперь покончи с этим трупом и встретимся за выпивкой. Сегодня вечером мы собираемся найти тебе кого-нибудь для трахa.
Дверь за ним захлопнулась, и Стив покачал головой
- Мэри Линн; "Даже eе труп слишком красив для тебя, парень", - сказал Стив, наклонившись над ней и коснувшись руки Мэри Линн.
Она была прохладной на ощупь, но все же не такой холодной, какой могла бы быть. Нет, это еще не началось. Она умерла не так давно.
- Интересно.
Стив стянул перчатку c правой руки. Он огляделся, чтобы убедиться, что никто не наблюдает, и положил руку ей на правую грудь. Он обхватил ее ладонью и закрыл глаза, представляя ее живой. Они сидели бы где-нибудь на заднем сиденье машины, и у нее была бы задрана рубашка. Она хотела его, а он хотел ее. Эта мысль возбудила его, и хотя она его встревожила, он был поражен тем фактом, что на самом деле держал грудь, о которой мечтал больше десяти лет.
- Чтобы поцеловать эти губы, - oн улыбнулся сам себе, открыл глаза и наклонился. Он был в дюйме от ее губ и улыбнулся ей. - Скажи мне, что ты хочешь меня.
Конечно, она не ответила, но в одиноком сознании Стива он заставил ее ответить; ее голос был таким же красивым и элегантным, каким он его помнил.
Я хочу тебя, Стивен. Я всегда былa влюбленa в тебя. Поцелуй меня.
Он наклонился и прижался губами к ее мертвому рту. Он скользнул языком внутрь, не удивляясь, что он был немного сухим. Он провел правой рукой по ее попке, мимо ее линии бикини, и скользнул указательным пальцем глубоко в ее "киску". Она все еще была достаточно влажной.