— Убедительный довод. — Милдред усмехнулась.
Заговорил другой паренек, Эдбальд, средний сын вдовы Милдред, парень с веснушчатым лицом.
— Эдгар убил викинга, — сообщил он неожиданно низким голосом.
Старший, Эрман, вставил:
— Нам сказал, что убил.
Олдред покосился на Эдгара.
— Ты и вправду убил викинга?
— Я напал на него сзади, — признался Эдгар. — Пока он боролся с… с женщиной. Он не замечал меня, пока не стало слишком поздно.
— А что женщина? — По тому, с какой запинкой паренек о ней упомянул, Олдред решил, что она много для него значила.
— Викинг швырнул ее на землю прямо перед тем, как я его ударил. Она стукнулась головой о каменный порог. Я не успел ее спасти. Она умерла. — Такие очаровательные, карие глаза Эдгара наполнились слезами.
— Как ее звали?
— Сунгифу, — прошептал юноша.
— Я помолюсь за ее душу.
— Спасибо.
Похоже, Эдгар любил эту Сунгифу. Бедняга. Наряду с состраданием Олдред почувствовал изрядное облегчение: мальчик, настолько сильно влюбленный в женщину, вряд ли мог грешить с другим мужчиной. Сам он еще мог поддаться соблазну, но Эдгар не из таких, можно не беспокоиться.
Веснушчатый Эдбальд не унимался:
— Настоятель ненавидит Эдгара.
— Почему? — удивился Олдред.
— Я посмел с ним спорить, — объяснил Эдгар.
— Полагаю, ты взял верх, и это его окончательно рассердило.
— Он утверждал, что сейчас идет девятьсот девяносто седьмой год, значит, Иисусу исполнилось девятьсот девяносто семь лет. Я возразил, что Иисус родился в первый год, а потому его первый день рождения случился во втором году. Выходит, в следующее Рождество ему исполнится девятьсот девяносто шесть лет. Все просто. Но Дегберт назвал меня высокомерным щенком.
Олдред рассмеялся:
— Да, Дегберт ошибся, но такую ошибку делают многие.
— Со священниками не спорят, даже если они неправы, — неодобрительно заметила Милдред.
— Особенно когда они неправы. — Олдред поднялся с земли. — Темнеет. Мне лучше вернуться в монастырь, пока еще светло, не то я оступлюсь и упаду в реку. Что ж, было приятно познакомиться.
Он попрощался и двинулся обратно в деревню. Все-таки до чего приятно встретить дружелюбных людей в этом глухом местечке.
Заночевать Олдред намеревался в монастыре. Он зашел в таверну, забрал свой короб и седельную суму. Вежливо кивнул Дренгу, но разговор не поддержал, и повел Дисмаса на холм.
Его путь пролегал мимо небольшого домика на просторном участке. Дверь, как обычно в это время года, была открыта, и Олдред заглянул внутрь. У окна сидела толстая женщина лет сорока с куском кожи на коленях, тачая башмак. Ощутив чужой взгляд, она вскинула голову.
— Ты кто?
— Олдред, монах аббатства в Ширинге, ищу настоятеля Дегберта.
— Дом Дегберта Лысого по другую сторону от церкви.
— Как тебя зовут, женщина?
— Я Беббе.
Подобно таверне, ее дом содержал признаки благополучия — в частности, ящик для хранения сыра, короб с кисейными стенками, пропускавшими воздух, но преграждавшими путь мышам. На столе стояла деревянная кружка, рядом маленький глиняный кувшин, вполне подходящий для вина. На крючке, вбитом в стену, висело тяжелое шерстяное одеяло.
— Ваша деревушка кажется зажиточной, — сказал Олдред.
— Это только кажется. — Беббе фыркнула, помолчала немного и добавила: — Хотя монастырь нас не забывает, делится своим богатством.
— А откуда богатство у монастыря?
— Какой ты любопытный, право слово! Кто тебя послал выспрашивать про наши дела?
— Выспрашивать? — искренне удивился Олдред. — Да кому сдалась эта крошечная деревенька в глуши?
— Вот и ступай себе, не приставай к честным людям.
— Спасибо за совет. — Олдред двинулся дальше.
Он поднялся на холм к церкви и увидел с ее восточной стороны большой дом, где, по всей видимости, и обитали священнослужители. Позади, у торца дома, лепилось строение, похожее на мастерскую. В распахнутую настежь дверь были видны языки пламени. Наверное, кузница, хотя нет, слишком тесно, кузнецам обычно требуется больше места.
Снедаемый любопытством, монах приблизился и заглянул внутрь. В очаге, приподнятом над полом, жарко пылал древесный уголь, и пламя раздувала пара мехов, стоявших поблизости. Кусок железа, плотно вбитый в толстый спил ствола, служил наковальней, высотой приблизительно по пояс взрослому человеку. Некий мужчина с молотком и узким долотом в руках наносил резной узор на кружок светлого металла — должно быть, серебра. Ему светил фонарь, установленный на наковальню. Рядом виднелось ведро с водой — явно для закалки раскаленного металла, а пара увесистых ножниц предназначалась, по-видимому, для резки металлических полотен. Позади мужчины угадывалась дверь, предположительно ведущая в большой дом.