Олдред сообразил, что видит перед собой ювелира. Вон полка с приспособлениями для тонкой работы — шила, плоскогубцы, тяжелые обрезные ножи и кусачки с маленькими лезвиями и длинными ручками. На вид мастеру было около тридцати, и этот пухлый человечек с двойным подбородком трудился самозабвенно, не замечая ничего вокруг.
Не желая его пугать, Олдред предупреждающе кашлянул.
Не помогло. Мужчина подпрыгнул, выронил инструменты и воскликнул:
— Боже всемогущий!
— Прости, не хотел тебя напугать, — извинился Олдред. — Я тут мимо проходил…
— Что тебе нужно? — осведомился мастер, голос которого дрожал от испуга.
— Да вообще-то ничего, — признался Олдред, вкладывая в тон всю убедительность, на какую он только был способен. — Я заметил пламя и решил проверить, как бы пожар не случился. — Приходилось выдумывать на лету, чтобы его снова не упрекнули в излишнем любопытстве. — Я брат Олдред из аббатства Ширинга.
— Я Катберт, священник здешнего монастыря. Посторонние в мою мастерскую не ходят.
Олдред нахмурился.
— Тебе есть что скрывать?
Катберт помедлил с ответом.
— Я принял тебя за вора.
— А есть что воровать?
Катберт непроизвольно оглянулся через плечо, и Олдред проследил за его взглядом: у двери, ведущей в дом, стоял окованный железом сундук. Разумно было предположить, что в этой сокровищнице Катберт хранил золото, серебро и медь, с которыми работал.
Многие священнослужители занимались тем или иным искусством — кто музыкой, кто поэзией, кто росписью стен. В занятии Катберта не было ничего странного. Скорее всего, он делал украшения для матери-церкви и, возможно, получал заодно какую-то прибыль от ювелирных украшений на продажу; в конце концов, священнослужителю не возбранялось зарабатывать своим трудом. Так почему священник настолько испугался?
— У тебя наверняка острый глаз и твердая рука, раз ты взялся за подобную тонкую работу. — Олдред присмотрелся к кружку на столе. Похоже, Катберт вырезал на серебряном диске замысловатый узор из диковинных животных. — Это что такое?
— Брошь.
Голос из-за спины грубо оборвал беседу:
— Какого дьявола ты сунул сюда свой нос, чужак?
К Олдреду обращался мужчина, полностью лишенный волос на голове, а не с выбритой макушкой. Судя по всему, это был настоятель Дегберт Лысый.
Олдред и не подумал смутиться.
— До чего же вы щепетильные! Дверь была открыта, и я заглянул внутрь. Из-за чего вы переполох подняли? Вам, кажется, есть что скрывать.
— Не глупи, — скривился Дегберт. — Катберту нужны тишина и уединение для очень важной работы, вот и все. Пожалуйста, оставь его в покое.
— А мне Катберт успел рассказать другое. Дескать, он опасается воров.
— И это тоже. — Дегберт протянул руку и прикрыл дверь, та захлопнулась, отрезав настоятеля и Олдреда от мастерской. — Ты кто будешь?
— Армарий аббатства в Ширинге. Меня зовут Олдред.
— Монах, — протянул Дегберт. — Полагаю, ты рассчитываешь, что мы тебя накормим.
— Да, и переночевать пустите. Я возвращаюсь издалека.
Дегберта явно подмывало ответить отказом, но он не мог прогнать собрата-священнослужителя без веской причины, не нарушив правил гостеприимства.
— Постарайся не донимать братьев своими расспросами, — сказал он, направился к дому и вошел внутрь через главный вход.
Олдред постоял, предаваясь размышлениям, но так и не смог установить причину этой неприкрытой враждебности.
Ладно, хватит ломать голову. Он последовал за Дегбертом в дом.
Такого он не ожидал.
На видном месте должно было висеть или стоять большое распятие, указывающее на то, что дом посвящен служению Богу. Должно быть высокое место со священной книгой, чтобы клир внимал отрывкам за скромной трапезой. Любые настенные шпалеры должны изображать библейские сцены, напоминающие о заповедях Божьих.
Но здесь не было ни распятия, ни высокого места, а шпалеры на стенах изображали сцену охоты. Большинство мужчин за столом щеголяло выбритой макушкой, иначе тонзурой, однако в доме присутствовали также женщины и дети, причем было заметно, что они тут живут. Словом, все походило на просторный и богатый семейный дом.