— У мамы. Незачем ему видеть твои истерики, — я набираю номер, прежде чем успеваю объяснить цель звонка, он выхватывает у меня трубку. Если он не знает, где Стас, значит, туда еще не звонил. Можно просто было сказать, что я была у родителей, вот дура. Кто ж знал? Я стою, прислонившись к стене прихожей, возле двери на кухню и слежу за его лицом, пока он говорит с моей подругой. Она ему врёт, но её лжи он верит охотнее, чем моей правде. Я бешусь, потому что чувствую себя виноватой. Иду к зеркалу, смачиваю слюной ватный диск и стираю расплывшуюся под глазами тушь. Изо всех сил сдерживаю себя, чтобы не начать истерить. Он кладёт телефон передо мной, уходит на балкон курить и думать о самоубийстве. Я понимаю его лучше, чем он думает. Столько лет вместе.
Ненавижу это. Демонстративность, с которой я делаю вид, что ничего не происходит. Сарказм, который не могу сдержать, когда отвечаю на его нападки. Смех, который у меня вызывают его бессильные обиженные действия. Стерпится — слюбится, говорит мама, но это невыносимо — невыносимо жить с тем, кого нужно терпеть. Я хочу уйти, но он запер дверь и отобрал у меня ключи. Хорошо, господи, как хорошо, что я увела Стаса — больно видеть его красное заплаканное лицо. То, как он, такой маленький и испуганный, прячется под журнальным столиком и думает, что его там никто не найдет. И как трудно сдержать себя, чтобы не сорвать на нём злость на его никчёмного отца.
Ненавижу. Смотрю в зеркало и крашу губы: просто так, чтобы позлить — идти мне некуда. На кухне на столе стоит початая бутылка водки, работает телевизор. В этом тоже демонстративность, мы повторяем заезженный сценарий семейного скандала. Я переключаю каналы, делаю громче. Телевизор орёт на всю катушку. На кухне появляется он, идёт к телевизору и выключает его, нажав на кнопку. Я кидаю в него пульт, целясь в голову. Он его ловит и говорит:
— Перестань.
— Что перестать? Что перестать? Что перестать?! — кричу я, как заведённая.
Он молчит. Он кажется спокойным, теперь ненормальная здесь я. Он не верит ни единому моему слову. Когда он так смотрит, мне хочется оправдать его ожидания, рассказать всё, что он хочет меня услышать: где, с кем, сколько раз. Да-да, все знают, кроме тебя, да-да, все смеются над тобой, жалким рогоносцем. Это правда.
Год назад я уехала в другой город на учёбу и неожиданно влюбилась. Вернувшись, я уже не могла жить как раньше, поэтому призналась. Хотела уйти, собрала вещи, взяла за руку сына, но он не пустил. Запер в квартире, как сейчас, выволок плачущего Стасика из–под стола, усадил на колено и приговаривал: она хочет нас бросить, Стасик, мы ей не нужны, ну и пусть убирается к чёртовой матери, правда? Э, нет, никуда она не уйдет, я пошутил, не плачь. Это же наша мама, куда она пойдет? Её дом здесь… Подбрасывая на колене, как в игре «по кочкам», улыбался так мерзко, будто стал другим человеком. И его бросишь, тварь, и его? Раньше он таким не был. Продержал нас взаперти четыре дня, потом позвонил моим и своим родителям и сказал, что я хочу бросить семью. Вынес сор из избы.
Я ухожу из кухни в комнату, сажусь на диван. Он идет за мной следом, садится на корточки напротив.
— Почему ты не осталась у родителей вместе со Стасом?
— Ты им звонил? — спрашиваю я. Боже, хорошо, что я не сказала, что осталась у них. Почему я не осталась? — Потому что не хочу, чтобы они думали, что у нас проблемы.
— У нас нет проблем, — он встает и ходит по комнате. — Что вы делали?
— Пили, — говорю я наугад. — Разговаривали. Я устала, Жень. Давай это прекратим.
— Что прекратим? — вдруг вскидывается он, подбегает ко мне и нависает. — Куда это ты собралась?
— И что ты мне сделаешь? — я начинаю смеяться в истерике, и он бьёт меня по щекам, чтобы я перестала. — Что? Что?
— Что я сделаю?! — он трясет меня, как куклу, пытаясь вытрясти ответ. — Ничего! Слышишь? Ничего! Это всё ты! Ты! Мерзкая тварь! Хоть бы сына пожалела!
— Я уйду от тебя.
— Нет.
— Уйду, — повторяю, как обиженный ребенок, и отворачиваю от него горящее лицо.
— Не уйдёшь, — снова мнёт пальцами мои щеки. — Ты любишь меня.
Я вырываюсь и вытираю лицо ладонями. Щеки горят от пощечин. Он не прикладывал силы, когда бил, он был чертовски осторожен. Ненавижу. Я вскакиваю с дивана и кружу по комнате, как пойманная птица. Вытираю слёзы, запираюсь в ванной, чтобы умыться и подумать о самоубийстве. Он колотит в дверь кулаком. Я сижу на краю ванны и пытаюсь перестать реветь. Гляжу в зеркало — выгляжу отвратительно, дешёвка. Закрываю голову руками, вздрагивая от ударов в дверь. А я всего лишь провела ночь в гостинице, потому что хотела побыть одна — без сына, без семьи, без отношений. Маленький отпуск — и смех, и грех, кто теперь в это поверит?
Тогда — год назад — приехали и его, и мои родители, начались долгие разговоры. Кружение вокруг да около, уговоры, угрозы, вызывание к совести и материнскому сердцу. Бесконечное застолье, похожее на поминки; испуганное личико Стасика, которого каждый тянет на свою сторону; тыкание меня носом в измену и собственную никчёмность — непутёвая мать, гулящая жена, тварина. Проси прощения, вымаливай, дура! Кому ты нужна, кроме него? Стерпится — слюбится. Родителей Жени уложили на полу, потому что другого места в квартире не нашлось. Под их гулкий храп тихо шуршали простыни и скрипел диван. Женя зажал мне рот рукой, но я бы не стала кричать — слишком сюрреалистично быть изнасилованной собственным мужем на глазах у его родителей. И смех, и грех, кто в такое поверит?
Щеколда не выдерживает, шурупы летят мне в лицо. Я сжимаюсь, думая, что он ударит, но он встает на колени и начинает целовать — щёки, глаза, губы.
— Дура, — говорит он в перерывах, — я ж люблю тебя, зачем ты так со мной?
Я чувствую, что его щеки тоже мокрые. Страх уходит, остается усталость. Он держит мое лицо в ладонях, смотрит в глаза.
— Скажи правду, — во взгляде недоверие. — Пожалуйста, просто скажи мне правду.
— У меня никого нет, — говорю я и вижу облегчение на его лице. — Никого, кроме тебя, Жень.
Я совсем одна.
Он прижимает мою голову к своему плечу, гладит по волосам и целует в макушку. Я понимаю, что он меня никогда не отпустит. А мне некуда идти. Обнимаю его спину, прижимаюсь щекой к плечу.
— Он был очень груб со мной, Жень, этот парень в баре, где мы вчера с Леной были, — я царапаю пальцами ткань рубашки на спине. Я хочу, хочу сделать ему больно. — Он плюнул мне в лицо, после того, как я это сделала… после того, как я ему отсосала, Жень.