Сани стояли.
Замедлив шаг, я с испугом всматривалась в черную массу, застывшую впереди, — лошадь и сани. А чуть в стороне — черный силуэт старичины.
Кругом — черный лес. И мы одни.
Я лихорадочно соображала: в проезжей избе остался ордер с моей фамилией и записка Гоши Терентьева… все узнают, кто меня повез, если что-нибудь… нет, не захочет он из-за девчонки…
— Приехали, — сказал он, когда я приблизилась, — все, значитца. Хоть сиди, хоть вертайся.
На всякий случай я высказала уже продуманные слова, укреплявшие, как мне казалось, мою безопасность:
— А меня в Видлице ждут сегодня.
— Значитца, не дождутся, — с издевкой сказал он. — И кто же тебя там ждет?
— Терентьевы.
— А-а, — протянул он и добавил слово, которое я не поняла: — Палоккахат.
Он сел на край саней, набил трубку, закурил.
Я стояла по щиколотку в мокрой жиже, но мне было так плохо, что это уже не имело значения. И не сразу осознала, что тишины больше нет, что где-то близко будто тяжелый зверь ворочается, бьет грузной лапой, шипит, клокочет, завывает. Но это не зверь — слишком постоянны перемежающиеся и сливающиеся звуки.
— Что это?
— Разлилась. Аж моста не видать.
— Река?
— Когда ручей, а сейчас река. — Помолчав, выколотил трубку, спрятал в карман. — Однако попробуем.
Он велел мне встать в санях и взять в руки чемодан, «иначе зальет, капиталы твои размокнут», и сам, кряхтя, взобрался на лошадь.
— Н-но, н-но, вывози, н-но!
Он называл лошадь птахой, голубкой, рыбкой, а также дурой и всякими карельскими ругательствами. Она упиралась и храпела от страха. Он огрел ее вожжами и кулаком, тогда она неохотно пошла вперед, и он уже не погонял ее и даже, как мне казалось, опустил поводья, чтобы не мешать лошади идти туда, куда ее ведет чутье и привычка.
У самой реки лес расступился, чуть просветлело, и я увидела свирепую массу воды, несущуюся под ноги лошади и перепрыгивающую с рокотом и шипением через что-то вроде решетки, белеющее на ее пути. В тот же миг ледяные струи захлестнули мои ноги, я чуть не упала, удержалась, с ужасом огляделась и поняла, что белеющая решетка, через которую перепрыгивает вода, это перила моста, а мост — под водой, и мы по нему едем, и если нас и мост не снесет в ближайшие минуты — это наша удача.
— Слезай! — рявкнул мой возница, когда мы выбрались на берег и лошадь устало остановилась. — Беги!
Я вывалилась из саней, меня трясло от страха и холода, но двигаться я не могла, хоть убей. Я уже не боялась этого кулака или некулака, черт его знает, кто он такой, я просто не могла шевельнуть ногой, не то что бежать.
— Беги, дура! — закричал он снова и подтолкнул меня. — Беги, говорю, согрейся! Ну?!
И я побежала. Ноги были пудовые, вода хлюпала в ботинках, мокрые чулки прилипли к ногам, мокрая юбка тоже прилипла к ногам, сил не было, но я кое-как бежала по снежной каше, а за мною трусила, всхрапывая, лошадь, мне казалось, что она меня преследует, если я остановлюсь или упаду, она меня затопчет.
Как-то вдруг стало тепло. Как-то вдруг ноги угрелись в ботинках. Выровнялось дыхание. И сердитый мужик перестал казаться сердитым. Он шел за мною, ведя лошадь на поводу, и лошадь не собиралась меня затаптывать.
Кто знает, сколько минут или часов прошло, когда впереди проблеснули огоньки.
Я их увидела далеко-далеко, тусклые, еле-еле мерцающие. Огни! Или это мираж, такой же, какие бывают в пустыне?
— Значитца, доехали, — сказал мой возница. — А ты беги, еще далеко, простынешь.
Огни скрывались за елями — и тогда я пугалась. Они мелькали снова — я прибавляла шагу. И хотела только одного — горячего чаю или хотя бы кипятку. Все блага мира сосредоточивались сейчас в одном видении — в кружке горячего чая. Вьется над кружкой парок, ладони охватывают ее теплые бока, глоток — и горячая влага согревает рот, горло, пищевод, желудок… Чаю!
Мы шли еще не меньше часа, теперь впереди светил всего один жалкий огонек, страшно было, что и он погаснет — и не будет ничего. Ничего.
Я не сразу заметила, что рядом — дом. Наискосок — другой. И еще, и еще… целая улица домов…
— Видлица?!
— А что ж еще? Видлица. Сейчас Утрамот будет.
Я не сразу поняла — почему Утрамот? Зачем мне Утрамот?
— А куды ж ты в два часа ночи пойдешь? Переночуешь там, а наутро иди себе куды нужно. Тп-пру, рыбонька!