— Случилось у вас что? — наконец с хрипотцой смущения спрашивает он.
— Ни-че-го. — В голосе странного человека звучит отчаяние. — Ни-че-го не случилось.
Они снова курят, сидя бок о бок на темной скамье.
— Видно, живете здесь, поблизости?
— Нет. Далеко.
— А я вас часто тут вижу, — помолчав, как можно мягче говорит участковый, — хожу по участку туда, сюда, вот и вижу.
Странный человек кивает головой и молчит.
— Такая уж у меня служба. Хожу и смотрю.
Человек молча сосет погасшую папиросу. Участковый зажигает спичку, тот прикуривает и теперь сам пристально вглядывается в лицо милиционера. Так пристально, будто ему что-то очень нужно и он колеблется — спросить или не спросить. А спрашивает совсем постороннее:
— Женат?
— Нет пока.
— А девушка есть?
— Как не быть, — с широкой улыбкой говорит участковый. — Есть, конечно.
— Любишь ее?
— Дак как же. Нравится.
— Нравится! — Странный человек тихо смеется. — Люблю или нравится — это, дружок, как говорят, две большие разницы.
— Ну почему? Девушка самостоятельная. И семья у нее приличная, хорошие люди. Квартиру дадут, поженимся. Как полагается.
— Да, да, да, — быстро подхватывает странный человек, — раз люди любят друг друга — женятся! Как полагается. — И он снова тихо смеется, но уж очень невесело.
Молчат, курят.
— А у меня вот не выходит «как полагается». Хотя люблю.
— Вы?!
Вопрос вылетел непроизвольно, уж очень неожиданно признание. Пожилой человек, седина на висках…
— Я, дружок, я. А тебе кажется, только молодые любят? В моем возрасте, парень, любовь сильнее. И страшней.
Участковому пора бы идти, но уж очень интересно повернулся разговор, будет о чем рассказать товарищам. И Тоне. Но почему — страшней? Уже не замышляет ли он что-либо недоброе — убить себя или ее? Ту немолодую, симпатичную?.. Что в таких случаях надо делать?.. Вот еще нелегкая принесла!
Будто прочитав его мысли, странный человек показывает куда-то вверх, на светящиеся сквозь листву окна:
— Вон там она живет. Ну как магнитом притянуло. Глупо, конечно.
— Да уж не стоило бы, — убежденно говорит участковый, — вы еще не старый и, видать, не из пьяниц или там… ну, несерьезных. Специальность, наверно, неплохая?
— Отличная. Настройщик я. Рояли, пианино настраиваю.
— И заработок, наверно, подходящий?
— Сколько захочу, столько и заработаю. На части рвут, только приди.
— Вот видите. — Парень несколько озадачен, никогда еще он не давал советов таким почтенным людям, но что-то нужно подсказать этому ненормальному, раз уж он в откровенность пустился. — Женщин ведь хватает, — хрипловато, со смешком говорит он, — и на все согласных сколько угодно, еще и угощение, и пол-литра поставят. Не на одной свет клином.
— На одной.
Участковый вздыхает. И снова подступает тревога — не замышляет ли недоброе? От такого чего угодно ждать можно!
Странный человек докурил, тщательно гасит папиросу, вминая ее в землю, потом несет в урну, что стоит поодаль, возвращается и, схватив милиционера за рукав, начинает говорить быстро, возбужденно, заглатывая слова:
— Вот ты скажи, друг, почему?.. Люблю, и она любит, это знаю… Второй год мучаемся. Ну, замужем, так не любит. Почему же?!
Вынужденный отвечать, поскольку заданы вопросы, парень говорит как можно строже:
— Семья — семья и есть. Рушить семью — последнее дело.
— Так ведь не любит его, обрыдло ей там, понимаешь? Встретимся — вижу, тоскует! И детей нету. То есть есть дочь, но отрезанный ломоть, замужем за военным… Ну скажи, можешь ты это понять: не уходит, потому что стыдно в сорок лет, и квартира, и все нажитое, и соседи, и знакомые, — в общем, что будет говорить княгиня Марья Алексевна!
— Свекровь, что ли?
Странный человек снова тихо смеется:
— Да нет, из пьесы.
Он отпускает рукав собеседника, откидывается назад и смотрит сквозь листву на верхние окна:
— Спать легли. — И со стоном: — Ну не могу! Не могу!
Встает и, кое-как кивнув на прощание, быстрыми шагами идет прочь. Высокий, сутулый, одно плечо ниже другого. От профессии, наверно. И что он нашел в той женщине? Ну симпатичная, вроде бы ласковая, скромная, да вот характера нет. А может, мужа жалеет. И квартиру, конечно, жаль, все заведенное, а у этого чудака навряд ли. Из-за одной любви рушить?..
Сидит двадцатишестилетний парень в милицейской форме и, забыв о своих обязанностях, недоуменно и тревожно думает о любви — не дай бог мучиться вот так! — и в то же время томится невесть откуда взявшейся досадой, будто его чем-то обделили, и никак не разобраться, чем и почему.