Станки работают в русле древней реки. Думаю, что в прежние времена долина выглядела лучше. Сейчас это огромная мшара, заросшая ерником и больными лиственницами. Они, как старые сплетницы, наклонились друг к другу и шепчутся о чем-то. Очень трудно представить, что где-то там, в глубине, под шубой торфов, спрятано золото. Но оно там. И именно поэтому день и ночь сосут землю стальные комары.
Нет ничего хуже роли постороннего наблюдателя, поэтому я помогаю Любке. Уж очень хочется доказать, что не так я «тиха на руку», как она думает!
Таскаю бачки с породой. Липкая земляная кашица залила шаровары. Ничего. Если нужно, ношу воду и незаметно присматриваюсь к тому, что делает Любка. Очень или не очень трудно работать промывальщицей?
Наверное, очень трудно. Вижу, как напряженно сильные руки Любки держат тяжелый лоток. Пальцы покраснели от грязной тепловатой воды. Но зато, если очередная проба принесет золото, первой его увидит Любка. Первой. А это замечательно — видеть, делать, быть первой. Никогда мне не принадлежало это место!
Любка взяла у меня из рук тяжелый бачок:
— Намаялась, поди, с непривычки? Теперь видишь, каков он, наш хлеб? Не булками с неба валится.
— Да нет, я не устала, больше от неуменья.
Любка усмехнулась:
— Зато Кряжев умеет. Видала, что вытворяет? Я же по породе вижу, что скважина не добурена, а он на новое место собирается.
Действительно, одному из комаров надоело сидеть на месте. Он рывком высвободил хоботок-снаряд и пополз, покачиваясь, к следующей вехе. Широкие гусеницы пропахали глубокую борозду, пряно запахло ломаным багульником.
— Знает, старый черт, что впереди настоящие глубины пойдут, туда и рвется, — говорила Любка. — Здесь-то все одно: метром больше, меньше — деньгу не ухватишь. Толька, тот не уйдет и будет, как гусь в луже, сидеть, а денежки старичок огребет. Да с Костькой и с Левкой поделится. Одному за то, что не видел, другому за то, что скважины до времени закрывал. Так и идет. Да мне-то что? Я свое не от них получу. Девчонку вот жалко — не привыкла она в подлости вариться, ну и мучается зря.
— А иначе нельзя?
— Иначе — это надо совсем другую оплату труда ввести и все нутро человечье в каждом расшевелить, да кто этим заниматься будет? Плохо, коммунистов у нас тут нет, комсомольцев трое, да и у тех организация на базе.
А ты знаешь, я ведь зря тогда тебе сказала, что ты на руку тиха. Ты девка ничего, правильная. Робкая только очень, — неожиданно закончила Любка. Я совсем перестала чувствовать тяжесть бачка.
— Эй, девки, «повеселимся»? Чифирок есть… Все равно больше своей смены не наработаете.
Костя уже успел ополоснуть руки и хлопочет у костра. Смена кончилась. Сейчас надо только дождаться пересмены, и можно идти домой по верткому кочкарнику. До домиков километра три — они никогда не успевают за станками. Хорошо еще, если дорога идет не по болоту.
Дымный костерок разгоняет комаров, над ним коптится кособокая жестянка с дочерна заваренным чифиром. Пойло убийственное, но к нему здесь все привыкли.
Лева потряс гремучим пакетом.
— Кому свежее песчано-глинистое печенье «Василек»?
— Этим печеньем твоя Одесса от немцев отстреливалась! — съязвил Костя.
Носатое смуглое лицо Левы мгновенно стало серьезным.
— С твоей башкой и снарядами не отобьешься, а Одессу ты не тронь. Не видал — не гавкай…
— Будя! Чего лаетесь? — проворчал Кряжев.
Сам он принес откуда-То чистую тряпицу с хлебом и салом. Разостлал на земле, аккуратно разрезал хлеб на три части, каждую покрыл тончайшим сквозным ломтиком сала. Одна такая пластинка упала на землю. Старик подцепил ее корявыми пальцами, подул и снова положил на хлеб. Оставшееся сало завернул и спрятал.
— Дал бы сальца малость, а? — попросила Любка.
— Заработай на свое, — буркнул мастер и словно ненароком подальше отодвинул свой узелок.
— Ох, и жаден же ты, дед, аж почернел от жадности! — без обиды заметила Любка.
Федор Маркович сверкнул на нее желтоватыми ястребиными глазами:
— Не жаден — бережлив! А ты словами не кидайся без понятия. Ишь, чем упрекнула — куска не дал. Свой, чай, у тебя есть. Вот батя мой, царство ему небесное, тот, неча греха таить, жаден был. На том и смерть принял.
Он, слышь, по плотницкому делу у нас ходил на заработки, — повернулся Кряжев ко мне. — Ну и насобирал как-то цельный ящик гвоздей — в хозяйстве-то гвоздь во как нужен. Ладно.