А до деревни нашей от города верст пять, да все лесом, да через буераки. А ящик не в подъем тяжелый.
Встретился бате парень один наш, с подводой порожняком. «Давай, — говорит, — подброшу». Однако пятак с него на водку запросил. Видит же, человек с заработков идет, знамо, при деньгах. Ладно.
А бате моему пятак-то этот дороже сына родного. «Сам — говорит, — дойду». И пошел.
Версты одной не дошел. Напоследок-то полз по дороге… Ну, а ящика своего не бросил, так с ним и помер.
Вот это жадность, — снова скосил глаза на Любку. — А ты — мне! Да кабы я еще для себя что берег — сыну ведь все. Один он у меня наследник…
И мне:
— В Москве он у меня учится. Студент. Большим начальником будет.
— Ну, до начальника-то он еще и в рядовых набегается. Институтов для начальства нету, — сейчас же вмешался Лева. Этот вопрос чем-то явно задел его.
— А ты молчи, шило едучее, — обрезал старик, — сам бы, поди, хотел, да кишка тонка.
Яша как тогда дорогой, осторожно коснулся моего плеча.
— Вы кушайте! Я тут кипяточку согрел. Не могу, знаете, отраву эту пить, да и вам не советую. Вредно. А их ведь не переслушаешь. Как начнут спорить, вы себе не представляете, что это такое!
Он покачал головой, чуть приподнял плечи. А сам уже разлил по кружкам чай, подвинул ко мне баночку с вареньем…
Костя налил с полкружки черного, как деготь, чифира, прищурился победно.
— За тебя, Любочка!
Она отмахнулась досадливо:
— А ну тебя! Скоро и… за мое здоровье будешь!
Костя выплеснул чифир в костер.
В лица ударило дымом. Кряжев выругался вполголоса, а Яша опустил голову, пряча усмешку.
Эх, Женька, Женька, умела бы ты так! Сейчас, наверное, колдуешь у зеркальца, собираясь на смену, а он ведь и не заметит, сколько труда ты потратила на то, чтобы причесать курчавые, непокорные волосы. Будет думать об одном — как бы расквитаться с Любкой. Интересно, а о ком думает она? Есть же и у нее свое тайное, бабье, чего не доверишь никому?
У дальней кромки леса показалась группа людей. Идет смена. Впереди всех — ломкая фигурка Жени. Торопится. К кому? Наверное, не к Леве…
Костя поднялся лениво.
— А что, ребята, я, пожалуй, к озеру схожу. Там, говорят, уток видели. — Поднял спрятанное между кочек ружье и зашагал совсем в другую сторону.
Женя споткнулась о кочку и долго не поднимала головы, завязывая непослушные шнурки на ботинках.
Яша подошел ко мне:
— А вы заходите до нас. Ганнуся будет рада.
Я обещала прийти сегодня же вечером. Мне очень симпатичен этот человек.
До чего же все-таки я устала! Любка давно ушла вперед, ей хоть бы что. Лева на ходу рвет голубику и горстями кидает в рот. Кряжев шагает, не разбирая дороги, косолапо и уверенно, как медведь. А я больше всего хотела бы лечь сейчас где-нибудь между кочек в мокрую пушицу и не двигаться. Но нельзя. Надо идти. И кто только понатыкал здесь эти кочки!
5
У дома всегда лицо хозяина. Даже если этот дом — одна койка и угол стола у слепого окошка.
Во всем, что окружает Яшу, есть какая-то застенчивая поэзия. Букет кипрея в синей стеклянной вазочке и веточка лиственницы с пахучими багряными шишками у изголовья постели.
Полотенце с кружевной каймой, желтые и розовые мальвы на коврике. Большего и не сделать — дом невелик. Да его еще притиснуло к самой стенке изобильное добро Кряжевых.
Ганнуся улыбается мне своей медленной внутренней улыбкой. Эта улыбка, как дорогой гость, приходит издалека, но зато всегда несет радость.
— Вы садитесь… Чайку с нами попейте.
Чай — обязательное условие местного гостеприимства.
— Варенье я сама варила, а смородину Яша принес. Он у меня хозяйственный.
Сразу ясно: «хозяйственный» — это на публику, привычка оценивать все кряжевскими глазами. Вовсе не это важно маленькой Ганнусе.
Яша смущенно роется в столе, роняет какие-то бумажки, письма. На пол падает фотография.
Странное место: не то овраг, не то канава, сбоку перевернутая телега и перебитая метелка конского щавеля. В небе стая черных птиц…
— Яша, вы фотографию потеряли.
Никогда не видела у Яши таких глаз! Словно я выстрелила ему в лицо.
— Дайте!
Сказал почти шепотом, быстро оглянулся на Ганнусю: видит ли?
Увидела. Лицо погасло.
Яша задумался на минуту, что-то взвесил:
— Может, оно и к лучшему, что видели. Люди так быстро забывают! А вот мы помним. И я расскажу.
У этого места не было имени. Никто и не вспоминал о нем до войны. Просто канава, куда годами сваливали мусор. Осенью канаву засыпал снег, весной точили талые воды. И вырос за околицей украинского села овраг.