— Да, я — известный полковник Ритчи. Но вы заметили, я в этом уверен, что я совсем не похож на того милого мальчика, который изображает меня в фильме.
— Какого черта вы здесь? — спросил Малькольм.
Обратив наконец свое внимание на него, Ритчи ответил:
— Надо где-то жить.
Виржиния тотчас сказала:
— Я смотрела на собак вчера вечером, они, судя по всему, вам служат помощниками.
— Да, это так. Макс и Мориц оказывают мне большие услуги. И все же лучше, когда есть люди. Я начал уже ставить под сомнение способности Кортлью.
Малькольм спросил себя, осмелился ли бы агент недвижимого имущества называть Ритчи «сторожем» в его присутствии.
— Входите, пожалуйста.
Так как затвор немного заело, полковник ударил по нему кулаком и поднял.
— Не бойтесь Макса и Морица… Они никого не обидят без соответствующей команды.
— О, я их совсем не боюсь, — уверила Виржиния.
— Вот это — напрасно, — заявил ей полковник. — Доберманы — собаки, с которыми нельзя обращаться фамильярно. Нужно несколько месяцев, прежде чем можно довериться им без страха.
— Вы их дрессировали сами, не так ли? — спросила Виржиния.
— Да, — подтвердил полковник, удовлетворенно улыбаясь. — Когда я их приобрел, они были совсем крошками.
Когда он обращался к собакам, в его голосе появлялись повелительные нотки, которых не было слышно в разговоре. Команда: «в конуру», и собаки исчезли.
Гостиная полковника Ритчи была такой же чистой, как витрина выставки, с мебелью, немного вышедшей из моды, но в хорошем состоянии. Диван, покрытый ковром и украшенный лепкой, относился к тем вещам, которые Малькольм скорее ожидал бы увидеть в дамском салоне. Перпендикулярно одной из стен стояло кресло со спинкой, регулируемой таким образом, чтобы можно было расслабиться, наблюдая за улицей, или, легко повернув голову, дать отдохнуть глазам, взирая на отдаленные огни Нью-Йорка. Картины, написанные маслом, в тяжелых золоченых рамах изображали пейзажи, какие-то невероятно широкие пространства. Комната показалась Малькольму почти пустой, прежде чем он понял, что Ритчи нуждался в максимуме пространства чтобы передвигаться; ему не нужны были стулья для возможных посетителей.
— Садитесь, прошу вас, — сказал полковник. — Я сейчас схожу за чаем.
Когда он покинул комнату, Виржиния заметила вполголоса:
— Вот ведь кого не думала здесь встретить! И он мне кажется очень предупредительным.
— Очаровательным, — согласился Малькольм.
Вновь появился полковник, держа между большим и указательным пальцами каждой руки серебряный поднос, другие же пальцы обхватили ручки его английских палок из черной резины. Он принес на подносе чай и пирожные.
— Я приношу извинения за мой чайный сервиз, но это — единственный, который у меня есть.
Когда Ритчи поставил поднос, Малькольм увидел, что сервиз, о котором шла речь, был сделан из обыкновенного металла, как консервные банки. Когда он рассмотрел свою чашку ближе, он констатировал, что прежде чем ее покрыли эмалью, она была, действительно, сделана из консервной банки. То же самое было и с заварочным чайником: ручка, крышка, носик — буквально все.
— Черт возьми… Это вы сами сделали в лагере военнопленных, не так ли?
— Да, совершенно точно. В то время я очень гордился моей работой, и, как видите, сервиз еще может служить. При моем образе жизни нет необходимости заменять его другим. Трудно представить себе все то, что можно смастерить в лагере, и ту важность, которую придают потом этим вещам. Я могу вам только сказать, что я всегда получаю удовольствие, когда пью чай из этих чашек. Но мне не хотелось бы, чтобы вы обожгли пальцы.
— Ах, нужно всегда бояться обжечь себе пальцы! — возразила Виржиния, улыбаясь.
Малькольм был ошеломлен. Он не представлял себе, что Виржиния еще способна на такое кокетство. В глубине души она оставалась девушкой, ловящей взгляды на вернисажах, но тщательно скрывала это.
В ответ голубые глаза полковника Ритчи хитро блеснули, потом он повернулся к Малькольму:
— Какая приятная перспектива — провести лето в компании такой очаровательной женщины, как миссис Лоуренс.
— Да, — согласился Малькольм, все внимание которого было привлечено к чашке, которая не только обжигала пальцы, но и имела очень острые края. — Во всяком случае, у меня никогда не было повода жаловаться на нее.
— Я заметила надпись, — живо сказала молодая женщина, показывая на аккуратно выгравированные буквы на подносе, и громко прочитала: «Полковнику инженерных войск Дэвиду Н. Ритчи от его товарищей по концентрационному лагерю для пленных офицеров XXXI в, в память об их освобождении 14 мая 1945 года. Без его руководства многие из них не смогли бы вручить ему этот залог дружеской признательности».