Джойс появилась вслед за Эллен.
— Я презираю кухни, — объявила она. — Моей ноги не бывает на моей собственной кухне.
Обведя нас всех троих по очереди взглядом, она добавила:
— Я вам не мешаю?
В два часа ночи я поднялся в постели, разбуженный. Комнату заполняли красноватые отблески пожара, который, вероятно, приблизился за ночь. В комнате плавала тонкая дымка. Эллен спала, повернувшись на бок; ее открытая ладонь, лежавшая на подушке около лица, казалось, ждала, что ей туда что-нибудь положат. Совершенно не зная причины моего пробуждения, я отбросил одеяло и подошел к окну посмотреть, как вел себя огонь. Он не был виден, но темные массы холмов выделялись на небе, которое, как пустой мешок, то надувалось, то опадало в зависимости от того, усиливался или утихал порыв ветра.
В этот момент я услышал шум.
Я придаю большое значение точному содержанию слов — к этому вынуждает меня редактирование технических статей, — но я не могу найти ни одного прилагательного, чтобы этот шум охарактеризовать. Может быть, я передам более или менее близко это значение с помощью моего собственного изображения: «влюмп». Это был нерегулярный звук, не сильный, не слабый, который шел ниоткуда и одновременно отовсюду.
Это не был четкий звук, потому что в нем было что-то неопределенное, как шепот; он начинался, иногда напоминая вздох, дыхание, растворившееся в воздухе, рождающееся и умирающее в одно и то же время. Каким образом, я не могу определить; присутствие чего-то, когда не отдаешь себе в этом отчет, воля или разум, и все же неумолимые.
Я вышел в коридор, тихо зажег свет, нажав на кнопку, вделанную в стену. Лампы осветили потолок, обои японского производства, создававшие впечатление пластика молочного цвета. Гладкие, неразрушаемые стены стояли передо мной. Помимо запаха дыма, я ощутил запах чего-то нового, мягкого, металлического, напоминавшего скорее запах машины, чем дома. Шум продолжал отзываться у меня в ушах. Казалось, он исходил теперь из комнаты, расположенной в конце коридора, из комнаты для детей друзей, дверь которой была открыта и где я различал серое пятно окна. Влюмп… влюмп… влюмп… влюмп…
Ориентируясь на серый четырехугольник, я пошел по коридору, чувствуя, что мои ноги стали тяжелыми, как колоды, и повторяя себе: «Дом дает осадку. Все новые дома дают осадку, производя странный шум». Почувствовав ясность ума, я уже не испытывал страха: я прошел по новому коридору моего стального нового дома, стараясь определить место, откуда исходил шум, вызванный либо строительным материалом, который давал осадку, либо бродившим зверем: еноты, как мне говорили, совершают частые набеги на помойки. А может быть, был какой-то недостаток в трубах или в системе отопления под землей? Как осмотрительный и ответственный хозяин, я теперь обнаружил возможную причину шума. Пройду еще несколько шагов и, очень возможно, узнаю, в чем же дело. Влюмп, влюмп. Серый цвет окна превратился в розовый, когда я подошел достаточно близко, чтобы посмотреть на холм, возвышающийся за комнатой. Это черное пятно — подлесок, а эта светлая полоса — валок, оставленный бульдозером во время его сумасшедшего бега. Во время катастрофы я был в том самом месте, где находился сейчас, то есть там, где стояло мертвое дерево, а искусственные плиты пола детской комнаты покрывали теперь его пень. Мне было достаточно протянуть правую руку, дотронуться до электрического выключателя, чтобы сумерки рассеялись.
— Тед?
Кровь стучала у меня в висках, у меня было впечатление, что сердце мое сейчас разорвется, и я прислонился к стене, чтобы сохранить равновесие. Однако я, конечно, узнал голос Эллен и очень спокойно ответил ей:
— Да, я здесь.
— Что происходит?
Послышался шум сбрасываемого одеяла.
— Не вставай, — сказал я. — Я сейчас снова лягу.
Шум прекратился, уступив место почти неслышному ворчанию холодильника и свисту ветра.
Я увидел Эллен сидящей в постели.
— Я пошел посмотреть на пожар, — солгал я.
Она пригласила меня присоединиться к ней, похлопав ладонью по месту, отведенному мне в постели, и я увидел ее улыбку в тот момент, когда собирался гасить свет в коридоре.
— Ты мне снился, — сказала она тихим голосом, когда я проскользнул под одеяло.
Она перекатилась ко мне.
— Но ты дрожишь! — сказала она.
— Я должен был надеть халат.
— Постой, я тебя сейчас согрею.
Ее душистое тело скользнуло вдоль моего, но я оставался лежать одеревенелый и ледяной, устремив глаза к потолку, с опустошенной головой.
— Тед? — произнесла Эллен спустя мгновение.
Это был обычный сигнал, всегда осуществляемый тоном сомнения, чтобы я повернулся на бок и взял ее в объятия.
— Да? — ответил я, притворяясь, что не понял.
Я почувствовал, как моя жена борется со своей сдержанностью, колеблется подать мне второй сигнал, который заставил бы меня понять ее жажду любви и который я, по странной рассеянности, вынудил ее сделать. Но подобное усилие было слишком велико для нее, а пустота, которая образовалась за счет моей холодности, была трудно заполнима, — холодности внезапной, необъяснимой, если только не…
Эллен медленно отодвинулась от меня, натянула одеяло до подбородка, затем спросила:
— Тед, что-то не так?
Она, вероятно, вспомнила о Сондре и о странной сцене в кухне. Я знал, что Эллен потребовалось огромное мужество, чтобы задать мне этот вопрос, ответ на который она, конечно, предполагала.
— Нет, — сказал я. — Просто я устал, день был трудный. Доброй ночи, дорогая.
Я чувствовал в темноте, как она искала моего взгляда, задавая мне вопрос, который она так и не осмеливалась произнести. Я повернулся на другой бок, испытывая смутное чувство вины. Но у меня не было ответа.
Пожар был укрощен после того, как он уничтожил около четырехсот гектаров и сжег несколько вилл. Тремя неделями позже начал лить дождь. Джэк Салмансон навестил нас однажды в воскресенье, чтобы посмотреть, как ведет себя наш дом. Он изучил все его углы, осмотрел фундамент, крышу и заявил, что дом непроницаем, как швейцарские часы. Из салона мы наблюдали, насупившись, за внутренним двориком, залитым сероватой грязью, которая угрожала поглотить под слоем гравия и ила несколько плит, которые я уложил на землю. Эллен отдыхала в спальне. Она взяла привычку ежедневно отдыхать после обеда, хотя именно я, а не она, не спал всю ночь, чтобы найти объяснение шуму, который становился все более и более необъяснимым. Я убеждал себя в том, что заглушенный шепот, который предшествовал иногда «влюмп», и шум выходящего воздуха вслед за этим, объяснялись недостатком в системе труб; что шаги, медленно идущие по коридору, останавливающиеся перед нашей закрытой дверью, а затем удаляющиеся, и сопровождаемые чем-то вроде глухого смеха, были неотъемлемо связаны со сжатием металлических стен после того, как они нагреваются за день. Эллен спала, ничего не слышав, как будто она была в каком-то оцепенении. Солнце, по-видимому, действовало на нас как наркотик. Она ложилась спать в девять часов, вставала на следующий день в десять часов утра, отдыхала после обеда, а в остальное время дня еле передвигалась, набросив на плечи мексиканскую шаль, так как постоянно жаловалась на холод. Мы пригласили на консультацию врача: он подумал вначале о наличии мононуклеоза, но поскольку анализы не подтвердили этот диагноз, он заключил, что речь идет, наверное, об инфекции синуса, и рекомендовал ей отдыхать столько, сколько она захочет.