Иногда Виржиния бывала настолько резкой, что поражала Малькольма. То, что она могла подумать, что он собирался ничего не делать в течение дня, вывело его из себя.
— Послушай, — сказал он, — ты знаешь, что мне необходимо акклиматизироваться, привыкнуть к месту…
— Да, я все это знаю. Поэтому я ничего не устанавливала. Я — не художник: я только перенесла все твои вещи на место.
Поскольку Малькольм сидел, не произнося ни слова, Виржиния убрала со стола, потом ушла в комнату. Она вернулась одетой, причесанной и с подкрашенными губами.
— Делай, что хочешь, — сказала она. — Я иду на другую сторону улицы, чтобы представиться.
Его охватило раздражение, но он взял себя в руки и сказал:
— Если ты подождешь минутку, я оденусь и пойду с тобой.
Он пошел в спальню, надел там тенниску, джинсы и мокасины. Он чувствовал, что жена подавляла его. Он всегда подчинялся, и сейчас Малькольму было ясно, что Виржиния уже спланировала его день.
Они стояли перед решеткой на узкой полоске газона — и ничего не происходило. Лужайка занимала практически весь участок. Казалось, что дом был поставлен на свое место с помощью вертолета. Малькольм более внимательно посмотрел на газон и, обнаружив следы, оставленные костылями калеки, почувствовал что-то вроде поддержки.
— Ты видишь звонок или что-нибудь похожее? — спросила его Виржиния.
— Нет.
— Мне казалось, что собаки должны залаять.
— Не думаю.
— Посмотри, — сказала она, дотрагиваясь пальцем до затвора решетки. — Краска едва слезла. Можно подумать, что он практически не выходит за пределы участка.
Коснувшись затвора, она зазвенела им, и тотчас же возникли собаки за домом. Одна из них застыла, затем сделала пол-оборота, в то время как другая подошла прямо к решетке и стала наблюдать за ними, повернув слегка голову набок.
Дверь дома открылась. В проеме двери заиграло солнце, затем появился человек и застыл на пороге. Когда он их узнал, он нагнул голову, улыбнулся и пошел к ним навстречу. Собака шла рядом с ним, и Малькольм заметил, что вторая собака, которая находилась у решетки, даже не повернула головы к своему хозяину.
Человек продвигался быстро, помогая себе костылями. Его болезнь, казалось, была локализована не в позвоночнике, а именно в ногах, потому что он пытался передвигаться с их помощью. Нельзя было утверждать, что он мог ходить, но он и не был совершенно неспособен к этому.
Ему, видимо, было около шестидесяти, но он так же хорошо выглядел, как и его владение: сухой, нервный, с загорелым лицом и глубокими морщинками вокруг маленьких голубых глаз и в уголках тонких губ; его седые волосы с желтым отливом были зачесаны назад, как это принято в британской армии; тонкие усы. На нем была твидовая куртка с кусками кожи на локтях, которая казалась слишком теплой для этого времени года, рубашка из тонкой светло-серой фланели и светло-голубая бабочка. Достигнув решетки, он оперся локтями на палки и протянул посетителям сильную руку, короткие ногти которой были цвета старой кости.
— Как поживаете? — спросил он с той интонацией, которая сразу обнаруживала прекрасное воспитание. — Я горю желанием узнать моих новых соседей. Я — полковник Ритчи.
Неподвижные собаки стояли по обе стороны от него, направив черные морды в сторону решетки.
— Очень рада, — сказала Виржиния. — Мы — Малькольм и Виржиния Лоуренс.
— Счастлив познакомиться с вами, — заявил полковник Ритчи. — Я уже чуть было не подумал, что в это лето Кортлью не удастся найти мне кого-нибудь.
— Какие изумительные собаки! — воскликнула Виржиния, улыбаясь. — Я наблюдала за ними вчера вечером.
— Да. Их зовут Макс и Мориц. Я очень горжусь ими.
В то время, как они болтали и обменивались любезностями, Малькольм спрашивал себя, почему полковник упомянул Кортлью, агента недвижимого имущества как поставщика клиентов. И что-то ему было очень знакомо в лице собеседника.
Виржиния сказала:
— Вы — знаменитый полковник Ритчи?
О да, конечно! Теперь Малькольм вспомнил все статьи, опубликованные в иллюстрированных журналах в момент выхода фильма на экраны, много лет тому назад.
Полковник Ритчи улыбнулся без малейшего стеснения:
— Да, я — известный полковник Ритчи. Но вы заметили, я в этом уверен, что я совсем не похож на того милого мальчика, который изображает меня в фильме.
— Какого черта вы здесь? — спросил Малькольм.
Обратив наконец свое внимание на него, Ритчи ответил:
— Надо где-то жить.
Виржиния тотчас сказала:
— Я смотрела на собак вчера вечером, они, судя по всему, вам служат помощниками.
— Да, это так. Макс и Мориц оказывают мне большие услуги. И все же лучше, когда есть люди. Я начал уже ставить под сомнение способности Кортлью.
Малькольм спросил себя, осмелился ли бы агент недвижимого имущества называть Ритчи «сторожем» в его присутствии.
— Входите, пожалуйста.
Так как затвор немного заело, полковник ударил по нему кулаком и поднял.
— Не бойтесь Макса и Морица… Они никого не обидят без соответствующей команды.
— О, я их совсем не боюсь, — уверила Виржиния.
— Вот это — напрасно, — заявил ей полковник. — Доберманы — собаки, с которыми нельзя обращаться фамильярно. Нужно несколько месяцев, прежде чем можно довериться им без страха.
— Вы их дрессировали сами, не так ли? — спросила Виржиния.
— Да, — подтвердил полковник, удовлетворенно улыбаясь. — Когда я их приобрел, они были совсем крошками.
Когда он обращался к собакам, в его голосе появлялись повелительные нотки, которых не было слышно в разговоре. Команда: «в конуру», и собаки исчезли.
Гостиная полковника Ритчи была такой же чистой, как витрина выставки, с мебелью, немного вышедшей из моды, но в хорошем состоянии. Диван, покрытый ковром и украшенный лепкой, относился к тем вещам, которые Малькольм скорее ожидал бы увидеть в дамском салоне. Перпендикулярно одной из стен стояло кресло со спинкой, регулируемой таким образом, чтобы можно было расслабиться, наблюдая за улицей, или, легко повернув голову, дать отдохнуть глазам, взирая на отдаленные огни Нью-Йорка. Картины, написанные маслом, в тяжелых золоченых рамах изображали пейзажи, какие-то невероятно широкие пространства. Комната показалась Малькольму почти пустой, прежде чем он понял, что Ритчи нуждался в максимуме пространства чтобы передвигаться; ему не нужны были стулья для возможных посетителей.
— Садитесь, прошу вас, — сказал полковник. — Я сейчас схожу за чаем.
Когда он покинул комнату, Виржиния заметила вполголоса:
— Вот ведь кого не думала здесь встретить! И он мне кажется очень предупредительным.
— Очаровательным, — согласился Малькольм.
Вновь появился полковник, держа между большим и указательным пальцами каждой руки серебряный поднос, другие же пальцы обхватили ручки его английских палок из черной резины. Он принес на подносе чай и пирожные.
— Я приношу извинения за мой чайный сервиз, но это — единственный, который у меня есть.
Когда Ритчи поставил поднос, Малькольм увидел, что сервиз, о котором шла речь, был сделан из обыкновенного металла, как консервные банки. Когда он рассмотрел свою чашку ближе, он констатировал, что прежде чем ее покрыли эмалью, она была, действительно, сделана из консервной банки. То же самое было и с заварочным чайником: ручка, крышка, носик — буквально все.
— Черт возьми… Это вы сами сделали в лагере военнопленных, не так ли?
— Да, совершенно точно. В то время я очень гордился моей работой, и, как видите, сервиз еще может служить. При моем образе жизни нет необходимости заменять его другим. Трудно представить себе все то, что можно смастерить в лагере, и ту важность, которую придают потом этим вещам. Я могу вам только сказать, что я всегда получаю удовольствие, когда пью чай из этих чашек. Но мне не хотелось бы, чтобы вы обожгли пальцы.