Анна встала, приняла душ, оделась. Во время движенья внутренняя дрожь не так ощущалась, и было как будто спокойнее. Анна допила воду из бутылки. Оставалось на самом донышке. Завтрак все равно пропустила. Потом ей показалось, что одежда сидит на ней иначе. Точно своими объятьями Стас придал ее телу другую форму. Голова у нее закружилась сильнее. Она вышла на балкон. И здесь тоже все было теперь другим, более своим, что ли. Она подчинилась общему порядку вещей, она окончательно стала частью этого мира.
И Анна почувствовала такую гордость за себя и такую благодарность Стасу, что опять заплакала. Медея была права: любить нс страшно. Теперь было страшно не любить.
В лифте она поднялась на пятнадцатый этаж. Возле стеклянных дверей, ведущих в конференц-зал, остановилась. Зал был полон разве что наполовину. Утренние рутинные заседания многие пропускали. Те, кто был, слушали очередной доклад и косились на море.
Стас сидел недалеко от двери, положив руки на спинку переднего кресла. Словно почувствовав ее присутствие, он повернул голову. Мгновение они просто смотрели друг на друга. Она увидела, как Стас побледнел и перевел дыханье. Несколько человек покосились в сторону двери, точно свет, исходивший теперь от Анны, был слишком заметным.
Она зашла в зал и села на свободное место сбоку, немного впереди Стаса. Через несколько минут она услышала, как скрипнуло позади нее кресло. Стас наклонился и тихо сказал ей на ухо:
— Не могу быть возле тебя и делать вид, что мы едва знакомы.
Она повернулась, посмотрела прямо ему в глаза смеющимся сумасшедшим взглядом.
— Пойдем отсюда?
— Дождемся перерыва и тогда.
Кафедра братских литератур развернулась в кресле и посмотрела на них холодно и немигающе.
— Интересно, а ей-то что? — Анна плотнее прижалась спиной к спинке своего кресла, на котором чувствовала руку Стаса. Он не убирал руку и так и сидел до самого перерыва, почти касаясь ее плеча щекой.
Во время перерыва к Стасу подошла его коллега, переводчица из Института мировой литературы, Марина, сдержанная, элегантная, с легко вьющимися, распущенными по плечам пепельно-русыми волосами. Стас повернулся к Анне, улыбкой и глазами показал, чтобы она ждала его внизу, в холле, а сам со своей собеседницей вышел на балкон, который опоясывал конференц-зал.
Анна, стоя у лифта, видела, точно в замедленной съемке, как он достает из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет, предлагает сигарету Марине, а потом берет сам уже хорошо знакомым Анне жестом: слегка надавив на бока пачки и чуть тряхнув.
Потом видела, как Марина откинула на спину волосы и прикурила от Стасовой зажигалки, а он, прежде чем закурить, еще некоторое время разминал сигарету в пальцах. И это его движение сводило Анну с ума. А может, она просто ревновала, но только не догадывалась об этом.
Лифт все не шел, и Анна, заглядывая за чужие мешающие спины и головы, видела, как Стас стоит, облокотясь на перила, и говорит что-то Марине, и она что-то в ответ говорит ему и смеется, и волосы ее отливают на солнце золотом.
Потом Стас повернулся совсем спиной к Анне и продолжал говорить, глядя на море. И в этот миг она поняла, что жить без него не сможет, что его присутствие ей необходимо ежесекундно, что она просто задохнется, если его не будет рядом.
Внизу, в холле, она бродила какое-то время как потерянная. Наконец Стас появился в дверях лифта, и Анна еле удержала себя от того, чтобы со слезами радости и отчаяния не броситься ему на шею.
Он быстро подошел, взял ее за руку, вместе они сбежали по ступенькам и повернули направо, по короткой пихтовой аллее к пляжу.
— Прости меня, хорошая моя, прости, — быстро проговорил он.
И Анна опять чуть не заплакала. Теперь уже от благодарности: значит, он знает, как тяжело ей было, значит, он все чувствует. И каждое ее душевное движение ему понятно, и он готов сообразовывать с этим свою жизнь, свои поступки.
Всю дорогу, пока они шли к молу, а потом и по молу, в глубь нереально сверкающего моря, Стас, словно заклинанье, говорил и говорил ей слова, которые мечтает хоть раз в жизни услышать любая женщина и которые в пересказе теряют всякий смысл и значение.
Сзади их догнала компания из нескольких «семинаристов». Завязался общий разговор, опять очень тягостный для Анны, посторонний и совсем не нужный. И она стала хулиганить, усевшись на перила, спиной к морю, синему и чистому настолько, что было видно, как шевелятся у самого мола прозрачные медузы.