Воссоединиться, так сказать, с законным мужем.
От этих подробностей, пересказанных кем-то в курилке, Анну не на шутку замутило. Ей даже показалось, что она стала меньше любить Стаса.
Но вечером, когда они встретились в плохо пахнущей забегаловке неподалеку от Ленкиного дома, Анна увидела его измученное, растерянное лицо и устыдилась своих дневных мыслей.
Он сказал что жена с сыном вчера переехали к нему и прошлую ночь он провел у Кирилла, того самого, из Гагр. Слово «жена» покоробило Анну своей откровенностью. Нет, скорее, сокровенностью: потому что «жена» можно говорить только о «плоти от плоти своей». Она зажмурилась и отстранилась. Стас все понял, взял ее за руку и сказал:
— Ты моя жена. Ты. Не думай ни о чем и не сомневайся. Я подаю на развод. Но все это нам надо еще пережить.
Потом они пили чай на Ленкиной кухне и болтали втроем, даже смеялись, и Ленка даже не слишком кокетничала. А потом Стас ушел, и Ленка заявила, что он чудный и все у них будет хорошо.
Анна спорить не стала хотя, что это значит в их ситуации «хорошо», сказать точно затруднилась бы. Для начала «хорошо», было бы очутиться в одной постели. Сейчас это было единственное место, где они могли успокоить и утешить друг друга. Но до отъезда хозяйки оставалось целых десять дней.
После работы, если Стас не мог встретиться с ней, Анна шла к Ленке, ела что-то без всякого удовольствия и ложилась на диван, лицом к стене. «Умирает от любви», — ехидничала Ленка.
Однажды за этим занятием застала ее Фатьмуша, которая забежала к Ленке на огонек, повидаться да порассказать о своей семейной жизни, так как на последнем курсе вышла она замуж за москвича с многообещающей фамилией Фортуна.
Правда, родом эта мужского рода Фортуна тоже была из Баку. Таким компромиссным образом Фатьмуша удачно решила проблему соблюдения традиций при совершенно очевидной невозможности следовать оным.
Пока Ленка с Фатьмушей слегка выпивали и закусывали, Анна лежала лицом к стене, ко всему безучастная.
Настолько безучастная, что Ленка тихонько подошла послушать, дышит ли вообще подруга. Она пальчиком ткнула Анну в плечо, и та, как по команде, села и вслух продолжила свой внутренний монолог, точно Ленка своим прикосновением включила звук.
— Ну, что же мне делать, что же мне делать, девочки, если я совсем не могу без него, совсем-совсем. Это, знаете, как… как… — Анна сделала жест, точно в воздухе пыталась нашарить нужное сравнение. — Это как в «Солярисе», помните, когда она сквозь железную закрытую дверь за ним проходит, чтобы быть рядом, потому что не может без него, потому что она — это он? — Анна умолкла и, не дожидаясь ответа, приняла исходное положение лицом к стене.
Сравнение, видимо, оказалось доходчивым. Во всяком случае, Ленка с Фатьмой перебрались трапезничать на кухню, предварительно укрыв Анну теплым пледом и погасив свет в комнате, чтобы той полнее мечталось.
Так Анна жила день за днем, лелея в себе ощущение морского прибоя, объятий Стаса, всех подробностей их невозможной близости. И только это позволяло ей сохранять присутствие духа.
Тридцатого декабря Стас сказал, что «такая Светочка» собралась встречать Новый год у него, с его родителями, и оставить их наедине с этим совершенно ненужным для них подарком он просто не имеет права. Ничего страшного, подумала Анна. Все это можно пережить. Пятого уезжает хозяйка. Подумаешь, Новый год…
Выяснилось, что Ленка со своим «следующим» уезжает на праздники к друзьям, за город, и Анна с радостью приняла приглашение Сашки и его совсем новенькой жены Маши, а чем это закончилось, уже известно.
Можно, конечно, было махнуть в Питер, но, во-первых, это существенно отдалило бы ее от Стаса — так, по крайней мере, они были в одном городе, а, во-вторых, она чувствовала, что никакая родня ей сейчас ровным счетом не нужна и даже противопоказана: все ее чувства были сосредоточены на Стасе, который в одночасье заменил ей всех. Даже думать о чужих объятиях и поцелуях, пускай и самых родственных, было ей сейчас неприятно.
Новый год прошел. Первого и второго они не виделись, Стас только позвонил второго вечером, и голос у него был усталый и несчастный. Третьего, в первый после праздников рабочий день, в институте грянул скандал. На имя ректора и секретаря парткома поступили анонимки, в которых разоблачалось, обличалось, ставилось на вид и т. д.