Сначала вызвали Стаса. О чем они с ректором говорили, никто так и не узнал. Анна, едва переступив порог ректорского кабинета, заявила, что готова уйти хоть сегодня. Старый и тертый во всех отношениях ректор сказал, что уйти никогда не поздно и надо просто заниматься своим делом. «И еще, сказал он, — будем считать, что на письмо я отреагировал, но это больше для общественности, потому что заниматься анонимками не мое дело».
Секретарь парткома вообще событие проигнорировал. То ли потому, что ни Стас, ни Анна к его ведомству никакого отношения не имели, то ли потому, что наступало начало девяностых и у партии обнаружилось много своих, гораздо более животрепещущих проблем.
Вечером они вместе вышли из института. Скрываться после всего, что произошло, казалось по меньшей мере смешным.
Было холодно и безлюдно. Москва теперь рано пустела. От праздников остались на улицах только бледные кружочки конфетти на грязном снегу. Город выглядел заброшенным и тусклым. Им осталось продержаться две ночи и полтора дня. При мысли о том, что будет дальше и какое наступит счастье, у Анны перехватывало дыханье, а Стас только растирал в своих руках ее замерзшие пальцы и смеялся глазами.
Эту и следующую ночи он спал опять у Кирилла, в богато обставленной академической квартире на Котельнической набережной.
С подачей же заявления на развод вышла заминка, потому что «такая Светочка» ни за что не хотела отдавать свидетельство о бракосочетании, и пришлось заказывать копию, что было дополнительной, противной и унизительной морокой. Но ведь сказал же Стас, что все это надо пережить.
В субботу рано утром улетела хозяйка, и Анна, съехавшая от полусонной и ворчащей Ленки чуть ли не в шесть утра, принялась выветривать, насколько это было возможно, постороннее присутствие в квартире. Что-то опять переставила, что-то сняла, что-то наоборот, развесила.
Отстояла две очереди в магазине: с продуктами было плохо. Вчера по телефону она спросила Стаса, что ему приготовить. Сначала он не понял вопроса:
— Приготовить в смысле еды?
— Ну конечно еды. — Анна подумала, что невольно Стас все равно будет сравнивать. И ладно еще с матерью, а если с «такой Светочкой»?
— Не трать время на пустяки, все это совершенно не важно. И вообще, какая еда? Когда я думаю о тебе, у меня сердце останавливается, понимаешь?
Это Анна еще как хорошо понимала. Она застелила тахту хрусткой от крахмала простыней, надела наволочку на вторую подушку, вдела в пододеяльник шерстяное двуспальное одеяло, хотя там, у моря, им прекрасно хватало всего одинарного. В шесть, после лекций, должен был прийти Стас.
В четыре у нее все было готово: вино, салаты, жареная курица — советская синяя птица счастья, черт бы ее побрал. Анна тупо сидела у телевизора и чувствовала, как от волнения у нее постепенно немеют руки и ноги, а внутри все деревенеет.
Месяц они не были вместе. Кино не считается.
В седьмом часу она услышала, как остановился на ее этаже лифт, и открыла дверь еще прежде, чем Стас успел позвонить. Он стоял, раскрасневшийся от мороза, с непокрытой головой, букетом красных гвоздик — других цветов в Москве тогда просто не водилось — и торчащей из портфеля бутылкой шампанского.
Она молча отступила в коридор, давая ему пройти. Он не остановился, а, ногой захлопнув дверь, шагнул прямо к Анне, которая стояла, прислонясь к стене и беспомощно опустив руки. Портфель и цветы Стас бросил прямо на коврик в прихожей, и сверху на них упала его куртка. Лицо и шея у него были совершенно ледяные, и Анна вздрогнула, когда он к ней прикоснулся. Она испугалась не холода, а того, что ничего не почувствовала. Ничего из того, что было месяц назад, у моря.
Она поцеловала его в холодную щеку и стала поднимать с пола брошенные вещи. Стас мгновение постоял, как бы соображая, что происходит, а потом начал ей помогать. Повесил на крючок куртку, спросил, есть ли тут ваза, чтобы поставить цветы, и Анна молча метнулась в комнату, хозяйская хрустальная ваза стояла на подоконнике.
Он достал шампанское и сказал, что оно такое холодное, что и в морозилку его ставить не надо. Потом посмотрел на приготовленные Анной салаты и засмеялся: умная, красивая, да еще и кулинарка, так не бывает.
Вообще, говорил и что-то делал в основном он. Анна же ходила за ним по пятам и наблюдала почти отстраненно за тем, что и как он делает, с какими интонациями говорит, как на нее смотрит. Она была похожа на глухонемую, которая только по жестам и мимике может догадаться о происходящем. Она так настрадалась за последний месяц и так переволновалась за последнюю неделю, что теперь, когда все преграды исчезли, в прямом значении слова лишилась чувств.