Хотя сестра телеграфировала насчет ординарца… а?
Пошлют планомерно… Все планомерно…
Он рассмеялся про себя. Вслух смеяться отвык давно. Но даже теперь почувствовал, как стянули лицо швы.
Чай остывал на мраморном столике, закапанном липким соком. Он закурил сигарету. Придвинулся к окну. Смотрел на городскую площадь.
Все как прежде!
Фонтан с витым столбиком. Горбатые мостовые, лужи, дома с лепными гербами на фронтонах. Блестят от влаги этернитовые крыши. На углу площади винный погребок Менелика. Его владелец очень боялся щекотки. Хи-хи-ахи-хи — хватит, ой, хватит — хи-хи-хи! В винной лавке возле ратуши жила Ксерксова собачья любовь. Звали ее… звали ее…
В первом этаже того старого особняка жил обер-лейтенант… обер-лейтенант… Ва… Валат… Ха-Халат… Калат… Палат… Эх!
По площади идут две барышни, две сестры. Они одинаково одеты, на них одинаковые праздничные платья. Одна яркая блондинка, другая жгучая брюнетка. Не просто идут — пританцовывают. Стреляют глазками.
Властислав смотрит, вспоминает старую шутку, стянутой шрамами коже на лице — больно.
Он кричит:
— Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля!
Голос его одиноко раздается в пустой кофейной. Мальчишка очнулся, вскочил, подбежал к столу, поклонился.
— Чего изволите?
Властислав смотрит в окно на девушек. Машет им рукой.
Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля!
Мальчишка уходит.
Через площадь бежит мясникова собака.
Из-под ворот соседнего дома вылезли гуси, разлетелись с криком.
Мимо книжного магазина, у которого до сих пор опущены жалюзи, шагает чиновник окружного управления в мундире и парадной фуражке.
Сегодня воскресенье и тезоименитство государя императора.
Грохочет по булыжнику телега. Хромые кони тянут воз сена, на возу сидят двое драгун.
Жена бакалейщика выходит из лавки, садится возле двери и принимается вязать чулок.
Из-под арки, от винного погребка Менелика вышел незнакомый офицер.
Боже мой, где же все товарищи? Где веселый Пепрле, где вечно озабоченный седой Флориан, толстый Соломон, который так немилосердно нахлестывал лошадей на манеже?
Куда подевался ротмистр Вестерманн — где, где они все?
В кофейной холодно.
За дощатой перегородкой — зал ресторана.
Там они, бывало, сидели и играли в карты. Обер-лейтенант Кршепинский играл на пианино «Веселую вдову».
Из кофейной дверь ведет в пивной зал.
Раньше здесь царила красавица Ирма, разливала пиво.
Куда она исчезла?
Властислав поворачивается и заглядывает туда своим единственным глазом.
Там торчат без дела два огромных пивных крана.
От напряжения глаз подергивается. Слезится.
В кофейную входит старший официант.
Мальчик показывает ему на единственного посетителя и шепчет: «Пан кельнер, этот пан вдруг как закричит…»
Пожилой напомаженный официант, припадая на одну ногу, направляется к Властиславу.
— Изволили звать, ваше благородие?
— Что?
— Вы кричали как будто?
— Кто?
— Ваше благородие.
— Зачем?
— Я не знаю.
— Что… что… вы хотите?
— Извините, пожалуйста. — Старший официант злится, лицо у него в красных пятнах. Он уходит.
Властислав разволновался. Он чувствует, как болят шрамы у рта. Из пивного зала слышатся удары и плач мальчишки. Наконец все стихло.
Из-за перегородки показывается лохматая мальчишеская голова.
— П… побили тебя? — спрашивает Властислав.
— Э, наплевать! Все равно я тут больше недели не останусь.
О мрамор столика звякнула монета. Двадцать геллеров.
Парнишка взял деньги, притулился к печке и заплакал. В кофейную входит офицер. Вся грудь его в наградах.
— Вот это да! Привет!
Властислав заглядывает под стол.
— Что ты там высматриваешь?
— Да ложечку ищу.
— А где это с тобой случилось? — показывает ротмистр на его лицо.
— Железнодорожная катастрофа, д… д… долго рассказывать.
— А палка эта зачем?
— Все‑катастрофа — н… ноги, камрад! Разобрали по частям, а потом опять собрали, по-по-брызгали ж-жи-вой водой, но я не вскочил — эт‑то, эт‑то самое — опять разобрали, и опять не вышло, а если много раз так делать, то получается искусственный человек — автомат.
— Да что ты все время ищешь?
— Ложечку мне н… не дали.
— Эй, мальчик! Принеси господину офицеру ложечку!
— Как т… ты считаешь, к чему меня п… приставят?
— Мальчик! Господину офицеру свежего чаю!
— М-мерси!
— Выплачивать деньги, выдавать сено, солому, упряжь, белье…
Ротмистр торопливо допивает кофе. Трясет Властиславу руку.
— Привет! До свиданья!
Он выходит, громыхая саблей.
Кофейную заполняет тишина. Утренняя тишина маленького подкрконошского городишки в конце лета тысяча девятьсот шестнадцатого года.
Стрелка часов показывает половину одиннадцатого.
Властислав вышел из кофейной и направился в полковую канцелярию.
Его походка напоминает воробьиный скок. Сначала он обопрется на палку, наклонившись всем телом в одну сторону, потом выпрямляется, замирает на секунду, словно размышляя о чем‑то. Описав левым протезом параболу, поставит его на мостовую и, напрягшись, выбрасывает все тело вперед.
Прохожие оглядывались. Посмотрит человек, как он скачет, и с приятным чувством ощущает свои здоровые конечности.
Канцелярия была на том же месте, что и тогда, в июле, два года назад.
В передней комнате трудились унтеры.
Все они были новые.
И полковник новый.
Столы стоят несколько иначе.
На полу лежит новая дорожка.
Лишь в кабинете полковника до сих пор висит большой портрет императора, украшенный осыпавшимися еловыми ветками.
В комнате та же мебель, которую при нем, Властиславе, когда‑то сюда переносили.
В углу, на полочке, в куче бумаг и документов валяются никелированные образцы подков. Их подарили офицеры прежнему командиру драгунского полка, графу Лендорф-Хердрингеру.
Все изменилось.
Но он этим переменам не придает значения. Важнее, какие теперь здесь отношения: доверительные или холодно-отчужденные.
— Где же ты был ранен? — спросил подполковник фон Арним, подписывая документ за документом. Старший писарь прикладывал к подписи пресс-папье.
— Осмелюсь доложить, я не был ранен, ж-ж… железнодорожная катастрофа…
— Ах, так? — поднял свои бисмарковские брови командир полка, отложил перо и встал.
— А это — след от казацкой пики? — сказал подполковник, ткнув пальцем в лицо Властиславу.
— Извиняюсь, и это ж… железнодорожная катастрофа.
На актерском лице начальника обозначились суровые морщины.
— Как, ты не имеешь наград? Все офицеры полка имеют награды. Наш драгунский полк многократно удостаивался высочайшей похвалы…
— Осмелюсь д… д… доложить, со мной все это случилось в ж… ж… железнодорожной катастрофе.
— Ага, ну хорошо, хорошо. Вероятно, ты хочешь знать, какое ты получил назначение, мой дорогой? Деньги — сено — солома — упряжь — выделка деревянных подошв…
— Слушаюсь!
— Покажитесь полковому врачу.
— Благодарю.
Полковой врач, венгр, делает новобранцам прививку против холеры в первом этаже женской школы, на другом конце города.
Комната набита полуголыми мужчинами.
Взводный ходит от одного к другому, мажет им грудь иодом.
— Я — доктор Арон Когани! Очень рад! Вы на прививку? Нет? Зер гут! Пардон, пардон! Мой дорогой друг будет службу делать? Ко-лос-саль! Эй, вы, дайте стул господину офицеру. Сюда поставь, болван! Растяпа! Прошу прощения! Садитесь, пожалуйста. Итак, пишем: имя? Спасибо! Год рождения? Когда призваны? Сколько месяцев имеете быть на войне? Что? Железнодорожная катастрофа? Unglaublich! [90] Писарь, поставьте в этой рубрике ноль! Ну, а что же это у вас с физиономией, друг мой? Шрамы от поединок? Что? Тоже катастрофа? Ах, черт! Ладно — хе, хе, хе! Теперь вопрос — награды? Никаких? Совсем никаких? Поставьте ноль, писарь — не там, черт бы вас побрал! Меня удар хватит! Все перепутал! Хорошо! Теперь послушаем вас — поднимите рубашку. Хватит. Ды-ы-шите! Так! Посмотрим ногу! Хорошо. Позвольте предложить сигарету, дорогой друг? Пожалуйста. Мы все уже кончайт, мой друг. Я сам лично помогу вам одеться! Ваш покорный слуга! До свиданья!