Часы на ратуше уже давно пробили полдень, когда он, хромоногий воробей, добрался, совсем обессилев, до своей гостиницы.
У ворот он заметил двух дам, разговаривающих с портье.
— Номер семнадцать, говорите? — переспросила тощая барышня, нюхая розы.
Это был номер его комнаты.
— Ах!
Увидев его, они переглянулись. И тут же поспешно ушли.
Властислав отдыхал, прислонясь к грязному боку почтового дилижанса.
Курица, устроившаяся на клеенчатом сиденье, злобно раскудахталась.
У ворот тонкий аромат роз смешивался с запахом конского навоза.
Comoedia interposita[91]
Поручик рыцарь Гложек написал служебный рапорт, что он болен.
Окно темного гостиничного номера выходит во двор.
Вид заслоняет выступ стены с узким окошечком матового стекла. Это окно гостиничного клозета. И днем и ночью оно освещено желтоватым пламенем газовой лампы.
Под потолком Властиславовой комнаты висит люстра в форме лиры. В ней тоже светится газовая горелка.
За тонкой стеной — номер, который сдается на ночь любовникам. Они приезжают обычно из соседнего городка после одиннадцати и уезжают рано утром.
К спинке кровати прислонена Властиславова сабля. Темляк переливается золотыми искорками.
Золотце лежит, подтянув перину к самому подбородку.
По дивану разбросано белье, носовые платки, книги.
На ночном столике лежит портсигар с сигаретами, тусклая жестяная пепельница в стиле модерн, носовой платок и книга «Школа мужества».
На кровати, в ногах больного сидит доктор Арон Когани.
На нем красивые форменные рейтузы, высокие лакированные сапоги и новенькие блестящие шпоры.
Время от времени он теребит свои черные, безупречно подстриженные английские усики, поигрывает карманным фонариком, которым он уже осмотрел Властиславу горло, и говорит быстро, вставляя исковерканные немецкие фразы.
— Ноги болят? Голова болит? Раны ноют? Покажите еще раз зубной протез. Вверху? Внизу? Серебряные мостики? Ну, хорошо, хорошо. Тогда я кое-что сказать господину офицеру. Я господина офицера вызывать служебным письмом, чтобы приходил в понедельник в ортопедию. Я хотел выровнять ногу. Почему вы не приходили, а?
Властислав молчит.
— Господин лейтенант знает, что такое ровнять ноги? Не знает! Понятно! Ногу снова ломают и сращивают. И это все. Понятно? Я приглашал на понедельник лучшую медицинскую сестру. Прима! Я позаимствовал наркозный маска, я доставал гипс и марля — и все такое прочее, понятно? A der gnädige Herr [92] оставался дома. Бум! Лежит, курит, читает книжки, на службу не являться, на операцию не являться — что? Я не прав?
У Властислава дрогнул уголок рта. Побежала слюна.
Он вынимает носовой платок, клонит голову к левому плечу. Смотрит на доктора мягко, доверчиво своим единственным глазом.
— Господин лейтенант — благородного происхождения? Рыцарь, джентльмен? Что следует сделать? Записка — я не могу прийти. Не заставлять себя ждать — хорошо, хорошо, придете в другой раз. Я позвать also [93] господина лейтенанта на среду — хорошо, на среду, и опять ждет сестра — прима, гипс — экстра, маска — экстра и Herr Assistentarzt [94] ждать. А господин лейтенант опять не приходит, а?
Властислав закрывает свой единственный глаз и молчит.
В комнате душная тишина. Газовая горелка светит и шипит.
— Господин лейтенант не отвечает? Хорошо, хорошо — это тоже ответ. Итак, прошу обратить внимание в третий раз. Все ждет, маска ждет, гипс ждет! Что тогда делать Regimentsarzt [95] доктор Когани с господином лейтенантом? Доложит господину подполковнику фон Арним и тот наказать. Строго наказать: господин лейтенант в часть не приходит, ногу выравнивать не дает, сено не привозит, солому не доставляет, упряжь нет, все бросает разворовать — это порядок, а?
Доктор Когани закурил сигарету и сердито бросил спичку в пепельницу.
— Позор! Господин полковник наказать, строго наказать!
Властислав был наказан трехдневным домашним арестом.
В один из этих дней ему передали букет желтых роз от старой барышни с пестрым зонтиком. На визитной карточке значилось: «Розалия Пивонка».
Он понюхал розы.
Прочитал визитную карточку и бросил цветы на диван.
Описав дугу, они упали на кучу грязного белья, подтяжек и носков. И вскоре уже увядали под светом газовой лампы.
Властислав зябко подтянул перину до самого подбородка и сонно закрыл глаз.
Желтые лепестки роз за семь ночных часов усыпали ободранную клеенчатую обивку гостиничного дивана.
Рано утром кто‑то резко забарабанил в дверь.
Властислав никогда не запирался.
Два унтера-санитара взяли его сонного, положили на носилки, привязали ремнями и отвезли в больницу.
Доктор Когани взялся за работу. За свою дьявольски трудную работу.
Наконец он закончил операцию. Вспотевший и усталый, отправился мыть руки, ланцетом счищая с ладоней застывшие крошки гипса.
Властислав лежал тихо.
Исхудавшее нагое тело казалось белее, чем эмаль операционного стола.
Левая нога, облаченная в чудовищное гипсовое голенище, походила на слоновью лапу.
Хирургическая сестра просунула руку ему под подбородок и покачала голову из стороны в сторону.
Казалось, он не дышит.
Доктор Когани приложил ухо к его груди.
— Как следует встряхните, пожалуйста.
Они трясли ему голову. Потом ударили по лицу. Потом принялись хлестать по щекам все сильнее.
Били, а голова его безвольно клонилась то к левому, то к правому плечу.
Умучилась сестра. Устал врач.
В тот момент, когда они уже потеряли всякую надежду, он открыл глаз.
— Gloria! — воскликнул доктор Когани.
Но душа Властислава блуждала еще где‑то очень далеко.
Однако щеки порозовели и дыхание стало ритмичней.
— Ну же! — качнула в последний раз его голову сестра. — Как себя чувствуете, господин лейтенант?
Она смеялась, показывая редкие зубы.
Он не отвечал. Дух его был мертв.
Внезапно, выгнув тело, он взмахнул обеими руками.
Попал сестре кулаком прямо по лицу. Начал метаться. Сопротивлялся с нечеловеческой силой.
Упал со стола; извиваясь на полу, бил кулаком по красному линолеуму.
Сестра закричала.
По операционной разносился крик человека, доведенного до последней степени отчаяния. Долгий, протяжный, нескончаемый вопль. Казалось, он вырвался не из человеческих уст, а из глоток целого стада обезумевших животных, которых клеймят раскаленным железом.
Во всех палатах окружной больницы вскинулись на постелях больные. Проснулись спавшие. Останавливались ходячие.
Бабы на кухне онемели от ужаса.
Бросились врассыпную дети, игравшие на улице.
Он лежал в эмалевой комнате. Тело его сотрясала крупная дрожь.
В воздухе ощущался противный сладковатый запах эфира.
Отекшие багровые щеки лоснились от вазелина.
У изголовья постели сидела сестра. Нацепив на курносый нос очки в золотой оправе, она читала журнал «Святой Войтех», время от времени поглядывая на Властислава.
Доктор Когани пропустил свою ежедневную партию в шахматы в кофейной «У золотого льва».