Навестил знакомых.
Да только не знал, о чем с ними говорить.
Ведь кто не служил в армии, тот, честно говоря, ни в чем не разбирается.
Спрашивают — все про одно и то же.
А сами‑точно пришибленные. У каждого забот выше головы.
Какое кому дело до других?! Искренности настоящей нет…
Но Марженку хвалили все в один голос. Работала, рук не покладая, хозяйство содержала в порядке, детишек без отца растила.
Я сказал ей про это.
Покраснела. И слезы‑кап‑кап…
Неделю я ничего не делал.
Слонялся из угла в угол.
Скукотища.
Старые заказчики приглашали то туда, то сюда — чинить печи.
А я себе думаю: «Спятил я, что ли? Приехал на побывку и буду мараться сажей! Глины у меня нет, инструмент куда‑то подевался — да пропади они все пропадом!»
Встретился с Андуличкой.
Она уже была на сносях. Вышла замуж за пьянчужку деревенского.
Меня это уже нисколечко не волновало.
По правде сказать, она и прежде была неискренняя, выманивала подарки да деньги, гуляла со мной, а в то же самое время вешалась на шею одному пареньку из галантерейной лавки. Свинья, да и только!
Недели через две попривык я к дому, и все пошло по-старому.
Франтику поддал мундштуком от трубки — все повадки у него противные, материнские, воротит нос от тарелки с кашей… Скажите на милость, это при нынешней‑то дороговизне! И вообще любит во все встревать, хитрит и разговаривает слишком много, все‑то ему надо, только и дела ему, что шляться по городу. Даже полицейский мне жаловался.
Девчонка избалована, как принцесса. Не знает, чего еще и придумать. Ноет. Пристает. Учится плохо. Деньги транжирит на сладкое.
А жена все терпит и не вмешивается.
Разве это жизнь?
Я ей так и говорю:
— Ты такая же, как была. Война тебя ничему не научила. Ну, погляди хоть на себя — на кого ты похожа!
Хуже ведьмы! Только еще метлу в руки — и того и гляди в ночь на святого Якуба вылетишь в трубу. Вот бы когда я вздохнул с облегчением!
Она песком чистила в лохани ножи. Когда я договорил — упустила их в воду.
— Не бойся, Ваша… Недолго уж тебе терпеть… Умру я скоро… Снова будешь холостой, свободный, сможешь делать, что захочешь…
— Хороши шуточки! — прошипел я, схватил шапку — и в трактир.
Пива у них не нашлось ни полкружки. Ладно. Заказал содовой. Тоскливо было там сидеть.
Сказать по правде, я даже обрадовался, когда подошла пора возвращаться в часть.
Да вот теперь уже опять шестой месяц, как я уехал из дому.
И вокруг головы моей Марженки снова начинает светиться нимб.
Бог ведает, отчего это человек так устроен…
Думается, моя Марженка все же хорошая женщина, и потом, ежели как следует рассудить, не повезло ей со здоровьем.
Делает что умеет!
Нельзя же требовать, чтобы все в жизни было по твоему вкусу.
И дети у меня славные, послушные.
А кое‑какие шалости мальчонке, черт возьми, и простить можно…
Через неделю еду на побывку.
Честное слово, соскучился по дому. Скоро ли я их увижу, моих родимых?
Женихи
Послушайте и призадумайтесь!
Стояли мы в Черногории. Поручик наш приказал построить отряд на поверку.
В конце строя, как положено, стояли провинившиеся, шестеро погонщиков вьючных мулов, они возвратились в часть из двухнедельного отпуска.
Явились они накануне, поздно вечером, грязные, заросшие, изголодавшиеся после многодневного пути и блужданий в горах вокруг Бернане и Рожай.
Дело было так. Месяц назад наш отряд получил от командования дивизии распоряжение об отпусках, Я его переписал на бумажку для памяти.
Там было следующее: «В кратковременный отпуск могут быть отпущены военнослужащие либо лица, к полевому составу армии принадлежащие, по представлении документов, свидетельствующих о серьезных обстоятельствах семейного характера (кончина или тяжелая болезнь ближайшего родственника — матери, отца, детей, но ни в коем случае, однако, дяди et cetera [122]); могут, однако, быть отпущены также те военнослужащие (лица, к полевому составу армии принадлежащие), которые намереваются вступить в брак. В подобных случаях предоставление отпуска зависит от положительного отзыва о них командования отдельных воинских частей, либо… et cetera».
Когда мы это предписание довели до всеобщего сведения, явились двадцать человек — погонщики из Боснии, Хорватии и Венгрии.
Документов, свидетельствующих о серьезных обстоятельствах семейного характера ни один из них представить не мог.
Зато все в один голос уверяли, что если получат отпуск, то сразу женятся.
Я знал их всех, этих негодяев. Были среди них и юнцы прямо со школьной скамьи и седые старики; но трудно поверить было, что где‑нибудь найдется особа женского пола, которая согласится разделить с одним из них бремя супружеской жизни.
Как ни странно, именно они богом и чертом клялись, просили и обещали, что женятся «сигурно» [123].
Некоторым было с места отказано.
Дела одиннадцати оставшихся были, как предписано, проверены, но оказалось, что среди них тоже есть прохвосты и жулики.
В конце концов осталось шестеро серьезных кандидатов в женихи.
Их отпустили, но при этом им было приказано и трижды повторено, чтобы, вернувшись, каждый принес заверенную в суде копию свидетельства о браке, бумагу от приходского священника или сельского старосты.
Вот теперь, значит, стоят эти шестеро новобрачных в строю, чтобы, как положено, отрапортовать о своем возвращении.
Сержант Штейнбах, венец, старый вояка из кайзер-егерей, выравнивает шеренгу.
Они стоят рядком, щурятся, шмыгают носами, моргают и потеют на солнцепеке.
Докладываю поручику, что отряд построен.
— Николо Коровчук — здразо дошли? [124] — подойдя к первому, подшучивает поручик Брабенец, в мирное время управляющий банком в Чешских Будейовицах.
— Здраво, здраво! [125] — улыбается Коровчук. Его красная, будто ошпаренная, голова похожа на расколотый арбуз.
— Како се има Tsoja девоjка [126]? Хе-хе! — смеется поручик.
— Добро, добро, здраво [127]… ихе… хи-хи! — тоже развеселился спрошенный, а за ним заржал и весь строй.
— Покажи писмо [128] — свидетельство о браке!
Смех обрывается, словно его бритвой отрезало.
Лицо погонщика вытягивается, как длинная еловая шишка.
Гробовая тишина.
— Документ показывай!
Коровчук молчит, лишь губы его шевелятся, будто читают молитву: «Смилуйся, о господи боже… на небеси… Майко…».
— Ну, что? Документ покажи! Документ, заверенный в суде!
Солдат мнется и мямлит:
— Господин ляйтнант… нету его у меня… я не знаю…
— Как нет?
— Нету его у меня, госпоне… молим…
— Ты женился?
— Нет, госпоне…
— Почему же ты не женился?
— Так…
— Как это «так»?
— Покорно… э-эх!
— В чем дело, — удивляется поручик, — ты получил отпуск, чтобы жениться?
— Получил! — подтверждает Коровчук.
— Почему же ты не женился?
— Молим… — тихо говорит солдат, — умерла она…
— Вот как! Умерла! Ага! Вахмистр, запишите его! В другой раз не будет обманывать военные власти!
— А ты, Мартин Петричевич, женился?
— Нет…
— Как так?
— Тешко [129], господин ляйтнант… Тешко!
— Тешко? А почему ты не женился, раз получил отпуск, чтобы вступить сигурно в законный брак?
Молодой парень, смахивающий на цыгана, котельщик, ворчит что‑то в отвислые татарские усы.
— Что он говорит? — спрашивает поручик вахмистра.
— Осмелюсь доложить, он говорит, что не мог жениться, потому как та баба из деревни уехала невесть куда…