— Выходите по одному, сейчас я бандитов вязать буду! — И старик потряс вожжами, бросив на землю сено.
— Давай сюда, одного держу! — раздался голос Вани глухо, как из подземелья.
Мы бросились в дверь, иные в окна и попадали, споткнувшись на тела бандитов, сплошь наваленные на полу. Красноармеец засветил карманный фонарик, и глазам нашим представилось ужасное зрелище: перевернутый стол, скамейки, табуретки, а под ними шубы, тулупы.
И вдруг из-под этого хлама вылезает наш Ваня, простоволосый, с лицом, залепленным чем-то белым, ужасным, как у воскреснувшего Лазаря на лубочной картинке страшного суда. И в объятиях у него тоже кто-то живой. «Все-таки уцелел один бандит от нашего расстрела», — подумал я.
А бандит вдруг как заорет бабьим голосом:
— Спасайте, ой, спасайте, миленькие мои!
Мы даже отшатнулись. А Савоськин опустил руки с веревками и говорит:
— Тьфу! Да это, никак, ты, Степанида-ряба?!
— Я, а кто же, — отозвалась рябая баба, — да хватайте вы его, миленькие, задушит он меня, чумовой. Чашку щей на него вылила горячих и то не остыл! — И она оттолкнула Ваню.
Чья-то рука вывернула фитиль уцелевшей под потолком лампы. И на яркий свет с полу, как по волшебству, стали подниматься ожившие тела, кряхтя и охая.
— Дядя Савоськин! Выручил! Благодетель ты наш! — крестясь на бороду могучего старика, из-за печки вылез сторож, сжимая в левой руке ствол берданки.
— Так это ты, Егор, так громко бухал? — осклабился кучер.
— А как же, я справно оборону держал. Из доверенного мне пролетарской властью оружия отражал налет…
— Он! Он герой! Ох, палил, дуй его горой! — наперебой закричали поднявшиеся с полу мужики, образуя необыкновенный хор.
Из толпы вдруг выделился старичок, шуба на нем дымилась, облитая кипятком из самовара. Перекрывая хор, он запел звонким тенорком:
— А то ведь беда. Сидим, заправили в самовар спиртик. Горяченьким его пьем… Песни поем, горя не знаем. А они, видать, проведали, что начальством выдан нам полный расчет, ввиду окончания сплотки плотов. И у нас, значит, в кошелях и мануфактурка и прочее… Подкрались, вихорные, отворили дверь да как гаркнут: «Сдавайтесь, мы бандиты…» Баба моя, как несла щи из печки, так и застыла столбом, а этот вот на нее тигром! указал сторож на Ваню.
— Ой, свяжите его, миленькие! — взвизгнула рябая. — Ишь, леший, давно в лесу женского обличья не видал, опять на меня глазищи пялит!
Да, на нее смотрел Ваня, а видел другую. Видел ту, что танцует сейчас мазурку с чуждым элементом и смеется над комсомольцами, воображая, что получилось из-за ее капризной проделки.
— Нужна ты ему была, — засмеялся в бороду Савоськин, — кабы вы огонь не увернули. Всему вина — темнота!
— А не приверни я огонь, так тут бы нам всем и конец, — проверещал старичок. — Нет, браток, мы хотя и темнота, а насчет бандитизма этого просвещены. Прием знаем. Как только какая стрельба-заварушка, нам, мирным мужикам, роля одна — гаси огонь, ложись на пол. Авось пронесет!
— Пронесло! — крикнул сторож, завидев простреленный самовар. — Одному пузану досталось!
— Ай, батюшки, питье-то наше течет! — Бойкий старичок, закрыв две дырки ладонью, приник к третьей губами.
И тут раздался смех. И долго не умолкал. И не то что мужики-плотовщики, а лошади у коновязи и те ржали.
Немало подивились этому происшествию и ребята-комсомольцы, подоспевшие из сельских ячеек и с лесозавода.
— Ну случай! Вот потеха! — хлопал себя по ляжкам сторож. — Не узнай я по голосу дядю Савоськина, мы бы, наверное, до света друг в дружку палили!
— Мы вас за бандитов приняли!
— А мы вас.
— Эх, братцы, — сказал красноармеец, — вот так-то нас провокация и путает, как бес православных. Антанта нам гадит… Точно. Уж я-то проделки мировой буржуазии знаю!
— Это вестимо, — подтвердил бойкий старичок, облизывая обожженные спиртом губы, — как же им нас не стравливать, — была вот эта богатства, лес весь этот, и плотбище, и завод лесопильный катыховский, а теперь обчий, значит. Вот я этот лес сплотил, на завод доставил, а приеду, мне с завода тесу на крышу, пож-жалте! Мы, значит, вам, вы, значит, рабочие, нам. А Катыхову чего? Фига… Так что, ребята, вставляй побитые окошки… Латай самовар! А серчать нечего.
— Чего там, давай за один стол. У нас тут кой-чего в кошелях еще осталось!
Но мы за восстановленный стол не сели — торопились обратно. К последнему вальсу. Только попросили у сторожа пару тулупов из казенного имущества. Накрылись ими, а то сильно прозябли, и всю дорогу шептались и фыркали.