К городу ехали довольно долго, на автобусе, мимо желтеющих березняков по шоссе, оно вдруг уходило вниз, как бы в распадок, подымалось, поворачивало в сторону, выравнивалось опять. Въехали в город. Я смотрела на деревянные, на каменных фундаментах, двухэтажные, похожие на терема, старой постройки дома, с кружевом резьбы по карнизам и наличникам окон, на новые девятиэтажные, будто спичечные коробки, раздумывая, каково мне будет здесь. Пятиэтажный, в несколько подъездов кирпичный дом стоял в тихом переулке, мы подошли к нему от остановки, поднялись на третий этаж, он открыл дверь, пропуская меня, и я перешагнула порог квартиры, где с этого дня мне предстояло жить. Сняла, повесила возле двери плащ, прошла в одну комнату, другую, села на кухне, не зная, что делать дальше, что говорить. Потом долго ужинали, с вином, разговорами, чувствуя общую неловкость. От вина я немного взбодрилась, повеселела, стала рассказывать со смехом, как провожали меня в аэропорт сестра и зять…
Через три дня мы с мужем уехали к его родителям на Шегарку, о которой он говорил мне еще в Москве. Родители его жили в соседней области, до областного города добрались скоро, самолетом, дальше на грузовой машине нас вез брат мужа. Мы сидели втроем в машине, дорога проселочная, сухая, по сторонам лес, болота, машину покачивало на выбоинах, муж с братом разговаривали, вспоминая деревенских, я закрыла глаза, задремала, да так в полудреме и провела весь путь. Мы приехали в сумерках. В деревне горели редкие огни. Переехали по бревенчатому мосту речку, свернули налево, к избе, стоявшей на берегу. На шум на крыльцо вышла мать мужа, поправляя волосы. Она пропустила нас в сени, в избу, вошли мы, и муж познакомил меня со стариками своими, которых я тоже знала по рассказам. Нас стали угощать, засиделись допоздна за разговорами, я оглядывала убранство избы, состоящей из передней и горницы, замечая, как присматриваются ко мне старики, прислушиваясь, как и что я говорю. Мне они понравились опрятностью, неназойливостью в разговоре, радушием. Была глубокая ночь, когда мы пошли спать. Спали в просторной кладовой, отделенной от сеней дощатой переборкой. Ночь была свежая, мы накрывались тяжелым овчинным тулупом…
Мы прожили на родине мужа две недели. Деревня называлась Жирновка. Деревня далекая, глухая, самая крайняя в верховье речки. Кругом лес, болота. До сельсовета тридцать верст, до леспромхозовской ветки около семидесяти. Дворов по берегам много, но жилых десятка два, не больше, остальные брошены. Погода стояла теплая, сухая, начался листопад. Мы помогли старикам выкопать картошку, осталась в огороде одна капуста. По хорошей дороге в деревню из центральной усадьбы совхоза два раза на неделе ходил маленький, скрипевший всеми суставами совхозный автобус, и в один из таких рейсов мы поехали на нем в сельсовет, регистрироваться. Я спросила мужа, распишут ли нас, ведь существует определенный порядок и срок после подачи заявления? Он улыбнулся и сказал, что председатель сельсовета его школьный товарищ, вместе в лапту играли, копны возили на быках, рыбачили на Шегарке. И стал рассказывать о той поре.
Председатель оказался на месте, они дружески встретились с мужем, муж рассказал, в чем дело, представил меня, мы подали заявления, передали секретарю паспорта, через несколько минут нас расписали, поздравили, пожелали счастья и других удач. Муж спросил приятеля, открыт ли магазин и, быть может, есть там случайно шампанское или коньяк, надо бы выпить по маленькой за встречу, да и событие отметить. Председатель рассмеялся и сказал, что нет даже водки, идет уборочная, и потому не завозят подобный товар, чтобы не вводить в соблазн мужиков. Тут его позвали к телефону, он махнул нам, сказав, что должен ехать куда-то и не может пригласить нас к себе. Наказал шоферу автобуса, чтобы нас отвезли обратно, и просил обязательно заходить в гости, когда будем возвращаться в город. Мы сели в автобус. Я была в резиновых сапогах свекрови, на случай если пойдет дождь. Мужики, что приезжали на центральную усадьбу с нами по своим делам, несмотря на уборочную, где-то что-то нашли, были крепко пьяны и всю дорогу матерились за разговорами. Я смотрела в окно, и грустно было чего-то…