Теперь два быка с громким стуком втащили салазки. На них лежала мумия. Раздались крики.
„Настоящая?" — спросила меня Маатхорнефрура.
„Подделка", — ответил я, и мумию увезли, подошли два уборщика и убрали то, что оставили быки. Вновь наступила тишина. Развлечение закончилось. Однако обряды должны были продолжаться.
Вперед вышел Визирь. От волнения у нескольких сановников даже вырвались стоны. Я не помню имени того Визиря, их у Усер-маатра было много. Однажды я слышал, как он сказал: „Фараон, который живет долго — сила Двух Земель, а хороший Визирь способен лишь целовать Его стопы. Есть много хороших Визирей".
Этот, как и большинство Его Визирей, был стар, и той ночью он был пьян от счастья, что его избрали одним из восьми Распорядителей. Он изрек очень много слов, хотя было бы довольно и нескольких, и говорил об Усермаатра как о восходящем солнце, прогоняющем из Египта всю тьму. „Когда Ты отдыхаешь в Своем Дворце, — говорил он, — к Тебе стекаются слова из всех земель, ибо у Тебя множество ушей и сила Твоего слуха велика. Глаза Твои яснее звезд, и видишь Ты дальше солнца. — Здесь он остановился и подумал о том, что сказал, а затем добавил: — Я говорю всем собравшимся здесь, что ухо Единственного настолько чутко, что мне достаточно произнести всего одно слово в отдаленном месте, как Он уже слышит его и призывает меня пред Свое лицо. Я ничего не могу скрыть от Того, Кто видит оком Сокрытого. Я даже не смею думать о Его достоинствах из страха, что не смогу все их назвать, ибо Он знает также и мои мысли".
„Это невыносимо, — прошептала Маатхорнефрура. — Я должна уйти".
„Ты не можешь этого сделать", — сказал я. „Мне нехорошо".
Хекет, сидевшая рядом, попыталась успокоить Ее. „Тебе не стоит уходить, — сказала Хекет. — В конце Он изберет Тебя".
„Мое дитя нуждается во Мне", — сказала Маатхорнефрура.
Я мог чувствовать Ее страх. Он навалился на меня, подобно восьми Богам слизи, и все, что Она видела Своим мысленным взором, пребывало также и в моих мыслях. Я знал, что Принц Пехти-ра заходится в крике. „Я должна идти к нему", — сказала Маатхорнефрура. Но Хекет боялась гнева Усермаатра больше, чем страхов Маатхорнефруры, и она принялась Ее успокаивать, говоря: „Я сделаю так, что он перестанет плакать". При этом она устремила свой взгляд через весь Двор Великих туда, где в дальнем углу я смог рассмотреть в кругу ее семьи Медовый-Шарик — Нефертари исполнила Свое обещание наполовину: Медовый-Шарик была здесь, но вовсе не с Ней, — и в этот миг я понял, что Хекет вложила в свой взгляд, направленный в глаза Медового-Шарика, немалую силу. В то же мгновение я ощутил, что Маатхорнефрура, сидевшая рядом со мной, почувствовала себя лучше и сказала: „Он больше не плачет". Я снова увидел в Ее мыслях лицо Пехтира, но не захотел смотреть дольше из страха, что Его черные волосы вспыхнут под моим взглядом. Визирь говорил и говорил. Тут Медовый-Шарик взглянула на меня, и в ее глазах была любовь, подобная той, которую я увидел во взгляде Усермаатра, когда Он награждал меня, но ее любви я верил больше, и, словно она задала мне вопрос, хотя я и не знал, о чем он, я утвердительно кивнул, и нежность, которую я ощутил от различимого бледного присутствия самой смерти, вновь вернулась ко мне.
Тем временем Визирь приближался к концу своей речи. „Пока мы едим и познаем богатство вкусов наших Двух Земель, пока мы пьем, давайте скажем друг другу, что эти обряды за последние пять дней стали счастливыми узами, связующими Всю Страну, иными словами — Две Земли и Фараона воедино. Знайте же, что в этот час из пекарен и пивоварен Дворца раздается пища. Людям раздают бесплатный хлеб и бесплатное пиво. Да будут у них два новых глаза на все грядущие годы. Да процветает Египет".
Он сел под громкие рукоплескания немногих и вежливые хлопки остальных, а затем появились двое борцов, которых приветствовали гиганьем. За каждым шел жрец. Один нес знамя Хора, а другой — Сета, и эти борцы — хотя тела их были огромными — устроили лишь притворное состязание, что тоже было занятно. Ибо Сет вскоре приложил свой большой палец к глазу Хора, а Хор в свою очередь положил руку на чресла Сета. Тут приблизились два жреца, чтобы примирить противников, и жрец Хора не только снял руку своего борца с чресл другого, но и вытер свою собственную, перед тем как отвести его прочь. Тут же жрец вернулся с двумя скипетрами и передал их Усермаатра. Другой жрец, с головой Тота, вышел вперед, преклонил колени и громко сказал: „Да пребудут в Твоих руках, Бык Небес, эти два скипетра. А с ними чресла Сета возвращаются Богу, которому они принадлежат, и глаза Хора да отойдут к своему Богу, и пусть умножится Твоя сила благодаря этому дару". Должен сказать, что, несмотря на свое мрачное состояние, я почувствовал, как через всех нас, присутствующих в зале, прошла большая сила, и сам я ощутил себя вдвое сильнее, чем минуту назад, подобно тому как и Усермаатра держал теперь два скипетра.
Наш Фараон встал. Он сказал: „В Моем городе люди едят. На Восточном берегу и Западном берегу Фив они едят хлеб и пьют пиво. Ибо в этот последний из пяти дней Торжества они обрели два новых глаза. От зерна солнца и духов луны они получили два новых глаза".
Он положил два Своих скипетра на подставку и поднял руку, чтобы дотронуться до Кобры на Своей Двойной Короне. „Вот глаз Моей Короны, который есть Глаз Хора".
При этих словах многие сидевшие перед Ним во Дворе пробормотали: „Это Кобра. Он обнимает Кобру". Мало кто не обернулся, чтобы посмотреть на Нефертари. Хекет, как только она поняла, что сделает в следующий момент Усермаатра, прошептала Маатхорнефруре: „Два года назад, во время последнего Божественного Торжества, Он приветствовал Ее. Этой ночью Он не сделает этого". Она оказалась права. По Двору прошел ропот, когда Он даже не взглянул на Нефертари. Этот ропот усилился, когда Аменхерхепишеф высоко поднял Свой кубок и выпил за Нее. Несколько придворных не смогли сдержать судорожный вздох.
Жрец, стоявший пред Усермаатра, особо торжественно произнес: „Да не замутится Твой глаз печалью, — и вынул из золотой коробки кадильницу благовоний, которую передал Ему. Затем жрец сказал: — Вдохни благоухание Богов. Все, что очищает нас, происходит от Тебя. Твое лицо — благоухание для нас".
Усермаатра взмахнул кадильницей, и все попытались вдохнуть аромат, ибо это было благовоние, которым мог пользоваться только Фараон и только этой ночью. Воцарилось всеобщее молчание. Благовоние было изготовлено из трав, росших в саду, на двери которого был нарисован черный кабан Сета. Теперь мы могли его обонять — и аромат его был исполнен силы. Запах Усермаатра был непохож ни на один из известных нам прежде, возвышенный и животный одновременно, подобный струящемуся одеянию Осириса и следам Хер-Ра.
Запах благовония не рассеялся и тогда, когда двадцать слуг внесли колонну, дважды превышающую человеческий рост, и бережно положили ее перед Троном. Я не раз видел обряд Установления Столба Джед во время многих торжественных церемоний, но ни один из них не был так высок, к тому же этот был из отполированного известняка, тогда как прежние делались из стеблей папируса. Более того, глаза и тело Осириса были вырезаны посреди колонны, чтобы показать, как в Библе вокруг Него выросло дерево.
Усермаатра сошел со Своего Трона, снял Свою Двойную Корону, установил Ее в золотом святилище на золотой подставке и поднял веревку из папируса, прикрепленную к верхушке колонны. Аменхерхепишеф присоединился к Нему, а затем один за другим вперед вышли двадцать Его сыновей, чтобы встать у двадцати веревок, в то время как шестнадцать Его дочерей также покинули свои столы, и жрецы вручили каждой цитру и ожерелье. Тут Маатхорне-фрура прошептала мне: „Эти ожерелья уродливы". Я сделал постное лицо и ответил Ей: „Предполагается, что это пуповина и плацента", — что еще более смутило Ее (и меня), поскольку каждая из Принцесс, получая подарок, не медля произносила: „Да дарует Хат-хор жизнь Моим ноздрям". Но затем я понял молитву, это было просто. Чего еще мог желать только что отделенный от пуповины новорожденный, как не воздуха?