«Ну давайте, пацаны, за встречу!» – звонко брякают гранёные стаканы.
В который раз проглатываю противную, сводящую скулы жижу, и всё под один тост.
Да, наши застолья скупы на красные слова и тосты. Пацаны пьют не ради того, чтобы сказать какую-нибудь услышанную, или вычитанную чушь, они пьют ради веселья. Только вот с каждой выпитой рюмкой веселья всё меньше и меньше.
– Да, Ленин нас здорово тогда подставил. Если бы не он, всё бы у нас с вами могло быть по-другому. – Поночка снова затягивает старую песню. – Чтоб ему там по полной вкатали. – он с ожесточением вгрызается в шмат мяса, словно это ляжка или щека Ленина.
– Ага, вкатают ему! Увидишь, скоро под залог выпустят. Они своих под пресса не отдают, – мычит Уксус, уперевшись локтями в стол. Сейчас они похожи на двух шахматистов, участвующих в серьёзном турнире. Сидят друг напротив друга, и каждый уставился в шахматную доску. Только вместо фигур на этой доске пузырь, стаканы и тарелка с непрожаренным мясом. А я выполняю роль судьи. Только оно мне надо? Снова сидеть и полночи слушать базары про то, какой Ленин мудак и сволочь? Нет уж, извините, пацаны, я пошёл.
Прощальным взглядом окидываю моих вечных друзей неудачников. Скуластый профиль Поночки, заросшее щетиной лицо Уксуса. Перевожу взгляд на свернувшегося в калачик Геракла. Сердце неприятно щемит. Жалко, что Буратину не удалось напоследок повидать.
– Пойду перекурю! – поднимаюсь из за стола.
– Кури здесь, – говорит Уксус и зубами вытягивает из пачки сигарету.
– Хочу на свежем воздухе, да и поссу заодно!
Они сразу же переключаются друг на друга, и, как старые коммунисты заводят свою любимую песню о Ленине, даже не глядя, как я продвигаюсь к двери.
«Всё пацаны, прощайте!».
Выхожу на крыльцо, прикуриваю. Глаза заволокло прозрачной плёнкой.
«Вот ещё! Ты ещё расплачься здесь!»
На улице уже ночь и я в пятнадцати километрах от города, но агрегатор сообщает, что такси в пяти минутах от меня. Нужно только нажать иконку на экране. Сквозь слёзную пелену смотрю в темень, на берег, где догорают угольки нашего костра. Мы все догораем как эти угольки. Кто-то догорит позже, кто-то раньше.
Моё внимание привлекает что-то большое, белое и светящееся, что-то совсем не свойственное этому месту. Там внизу, где должна быть река, мне мерещится какой-то объект, словно летающая тарелка села посреди Камы.
Смахиваю слёзы, щуру глаза. Ну точно. Что-то там есть такое, и это что-то прямо посреди реки. Это не лодка, а что-то гораздо крупней. Белая субстанция вся светится огнями и до меня доносятся звуки музыки. Неужели яхта? Кто в этих местах может держать яхту? Это же не Сан-Тропе. Любопытство берёт своё, и я решаю отложить своё внезапное исчезновение.
– Уксус, а у кого из твоих односельчан есть яхта? – ору я с порога , врываясь в дом.
– Че-его? Да здесь лодка то не у каждого…
– Значит, кто-то накопил. Сам посмотри, прямо напротив твоего дома на якоре стоит.
Уксус и Поночка срываются со своих мест, и, пошатываясь, идут к выходу.
– Точно яхта!
– Во дела!
Друзья щурятся в темноту.
– Пойдём вниз, посмотрим, кто такие! – Уксус важно идёт вперёд к спуску. Как-никак хозяин здешних мест.
Мы спускаемся с откоса на берег, где ещё шают красным угли костра. Отсюда уже чётко видны обтекаемые сексуальные контуры белоснежной яхты, горящий в окнах свет, подсвеченную неоном палубу. И песня. Эта до боли знакомая и почти позабытая песня летит над рекой.
«Два кусо-очека ка-албаски у тебя лежали на столе,
Ты рассказывал мне ска-азки,
Только я-а не ве-ерила тебе-е».
– В первый раз такое вижу! – слышится гундёж Уксуса. – Самое большое, что здесь проплывало, это катер береговой охраны.
Яхта стоит на месте, и похоже не собирается никуда плыть. Что они здесь забыли?
На борту находятся люди, но мы не можем разглядеть, что они делают.
– Вроде лодку спускают, – говорит самый остроглазый из нас Поночка.
Рёв мотора вдалеке чуть громче жужжания шмеля. Что-то отделяется от белоснежного борта и плывёт в нашу сторону.
– Сюда плывут – щурится Уксус, пытаясь рассмотреть тех, кто в лодке.