Я приняла его озабоченность за недовольство, полезла объясняться, но выяснилось, что он представления не имеет, который сейчас час.
— Что-нибудь непредвиденное, Виктор Николаевич? — прочувствованно, готовая сострадать после мытарств со слесарем, спросила я.
— Скорее нежелательное, — сухо ответил он.
— Где накрывать к обеду?
— Нигде. Полина, я не хочу есть. Мне не до того.
Низкий поклон, что хоть «не до тебя» он удержал при себе. Куда денешься, взрослый человек, его не переубедишь. Я сочла за благо бесплотно скользнуть в кухню. Буду варить щи на завтра. И еще мясо замариную. Кто знает, может сегодня мои звезды встали на дыбы, вспугнутые психованными кометами? Перетерплю, не в первый раз. Через полчаса Измайлов приковылял ко мне.
— Я залягу, Полина, извини. Пожалуйста, свари кофейку побольше.
— Нога беспокоит?
— И нога в том числе, будь она неладна.
Когда я принесла кофе, он вдруг взял меня за локоть и попросил»:
— Посиди со мной.
Лучше бы он на меня набросился, как слесарь. После определенной дозы неприятностей и расстройств с человеком нельзя по-человечески обращаться: ему становится себя очень жалко. Вот и я разревелась, как распоследняя плакса. Зачем-то выболтала ему все про незадачливого ремонтника, про водку. Он хладнокровно переждал приступ слезотечения и велел:
— Теперь послушай меня. Вспомни и поточнее перескажи мне, что тебе позавчера Вера наговорила? Поднатужься и побольше о ней вспомни. Это важно.
Я съежилась. Сколько могут длиться мои муки? Да, я влюблена в Измайлова и мечтаю быть с ним откровенной. Безбоязненная откровенность — это же пик человеческих отношений. Но ведь Верка рассказала то, что рассказала МНЕ. У меня на душе кошки скребли, но я постаралась это ему объяснить. Втолковать. Про шпионок. Про сплетниц. Про предательниц.
— А если от твоего согласия зависит хоть в какой-то мере ее судьба?
Прозвучи его голос вкрадчиво, я бы ушла. Но он произнес вопрос заботливо и твердо.
— В каком смысле? — удивилась я.
Он помолчал. Потом, скривив рог, заговорил:
— Человек убит…
— Он обокрал Верку.
— Это ее слова.
Измайлов снова замолчал. Он будто в чем-то сомневался, на что-то решался, чем-то рисковал. Посмотрел мне в глаза.
— Если я хоть на йоту разбираюсь в людях, с тобой бессмысленно играть в прятки. Если я хоть на йоту разбираюсь в преступлениях, искать надо где-то близко. Ты навязываешь мне одну помощь и отказываешь в другой. Полина, соседка видела, как Вера входила в подъезд в час дня.
— Обозналась, — решила я.
— А секретарша уверила Сергея, что никакого списка ей не давали. И не опознала Веру ни по описанию, ни позже по фотографии. С комментарием, мол, торговок много ходит, и все они на одно лицо.
— Виктор Николаевич, она и должна открещиваться. Иначе может всплыть вопрос о деньгах, которые ей вложили в список.
— Правдоподобно, — похвалил меня он. — А теперь прикинь, каково искать убийцу, когда все лгут?
Возразить было нечего.
— Так Верку подозревают, как убийцу?
— Почему нет?.
— Потому что она все сделала, чтобы ее заподозрили.
— Для неподготовленного убийства типично. Действуют в состоянии аффекта, а потом, опомнившись, начинают спасать шкуру.
— Виктор Николаевич, вы нормальный, умный человек. Да его с таким же успехом могла порешить и Анна Ивановна. Увидела трезвонящим в Веркину дверь, подумала, что он жаждет вернуться, чтобы заливать ее раз в неделю, сгоняла к себе за молотком, тюкнула по черепу и домой.
— Откуда взялся молоток? — улыбнулся он.
— Не знаю. Просто Верка описывала голову, как разможженную, вот я и…
— Ясно, оставим Веру. Я сам не считаю, что она виновна. Меня интересует ее сосед. Слава, да?
— Виктор Николаевич, как вы можете! Нельзя же подозревать всех подряд, поквартирно.
— Успокойся, поразмысли. Как сидел убитый?
— Привалившись спиной к Веркиной двери, — отрапортовала я.
— А удар был нанесен сзади.
— Тогда он не к Верке приходил.
— Наслаждение с тобой возиться. А к кому?
— В соседнюю квартиру, — вздохнула я, избегая имени Славы.
— И оставил отпечатки пальцев на звонке этой самой соседней квартиры, — подтвердил Измайлов.
— Что теперь?
— Продолжим.
— Не выйдет. Ни буквы не выговорю, пока не поедите.
— Шантажистка в квадрате.
— В шестнадцатой степени, не обольщайтесь.
— Будь по-твоему. Третий день все по-твоему, я себя не узнаю.