Она замечала, что он каждый раз готовится к разговорам. Поначалу это радовало ее, потом начало беспокоить. А вдруг он скрывает от нее что-то? Зачем так стараться? Надевать чистую рубашку и бриться до того, что кожа возле носа стала малиновой?
– Ну, здравствуй, хорошая моя, – говорил он неторопливо. – Как ты там?
– Я нормально, – отвечала она. – Справляюсь. Зарабатываю. Через неделю переведу тебе семьсот долларов.
У него влажно вспыхивали глаза.
– Семьсот? Это ладно.
– Ты только сразу отдай их за телевизор. Соловейко отдай триста и Якимчуку четыреста. Тогда мы будем в расчете.
– Хлопцы мои сотню просили.
– Конечно! – Она вся краснела. – А как же? И хлопцам отдай.
Нужно было попросить его позвонить дочке, которой совсем скоро рожать, и ей тоже что-то подкинуть, но тогда ничего не останется. Дочке нужна кроватка для ребенка, нужна коляска, много чего нужно. Время, однако, еще есть, подождет. Главное: долги. Коля к тому же не слишком жаловал Нинину дочку, считал ее избалованной и эгоистичной.
– Да за такую мамку, как ты, – говорил он еще в самом начале их совместной жизни, – за такую мамку, знаешь? На смерть пойдешь, если нужно. А ты у нее «спасиба» не допросишься.
(Теперь, когда они и видятся только по скайпу, не нужно о дочке. Только раздражать. Сама ей потом переведу сотни две, заработаю и переведу.)
– Придвинься, – шутил он. – Придвинься, родная. Дай мне хоть пощупать тебя. О-о-от так! Хорошо!
И прижимал руки к ее груди на экране. И опять она не знала, что думать. Раз так шутит, значит, ему невмоготу. Без женщины невмоготу или без нее?
– Соскучился? – всхлипывала она.
– А то! – говорил он спокойно.
В этот день Зоя жаловалась на рези в желудке, ничего не ела и ушла спать в шесть часов вечера. За окнами зарядил дождь, смывая все краски: зеленые – с травы и листьев, пунцовые и белые – с пушистых цветов на магнолиях.
– Вы, Нина, не верьте нашей весне, – раздраженно сказал Вадим, вытирая рот салфеткой. Они заканчивали обед. – Сегодня тепло, деревья распустились, а завтра, может, снег пойдет. Все померзнет.
Она промолчала.
– Как в жизни, – вздохнул он. – Точно как в жизни. В моей, во всяком случае.
– Да в любой, – прошептала она.
– Я хотел поговорить с вами, – он нерешительно пошевелил пальцами в воздухе, словно стряхивая с них невидимую воду. Она знала эту его привычку. – Вот о чем поговорить. Поговорить о том…
Нина напряглась так сильно, что заныли виски.
– Хотите остаться в Америке?
– Насовсем?
– Ну, да. Насовсем.
– Хотела бы, – просто ответила она. – Конечно, хотела бы. Мы там не проживем. Ни денег, ни работы. У меня-то еще ладно. Все-таки профессия есть. А у мужа совсем ничего.
– Так он вам все-таки муж?
– Мы не записаны.
– Да не важно! – усмехнулся он. – Я думал, может, вы хотите здесь замуж выйти? Чтобы статус получить.
– А вам что за дело? – с неожиданной для себя резкостью спросила она и тут же смутилась, до слез покраснела.
Он не удивился.
– Ваша виза через два месяца закончится. Вы уедете обратно, а мне нужно будет опять кого-то искать. Зоя к вам привыкла. Она вас даже любит.
– Она никого не любит. Вы же знаете.
– Тем хуже. – Он сморщился. – Тем хуже. Но как бы то ни было, я бы вас потерять не хотел.
– Мне в церкви сказали, – пробормотала она, – мне одна женщина там сказала, что у нее племянница тоже так приехала… И тоже из наших мест… Хотела остаться, чтобы потом всю семью вытащить. И не смогла. Денег не смогла таких заработать, чтобы заплатить. За такое замужество, не настоящее, очень много нужно заплатить. И потом еще юристу…
– У меня есть один знакомый… – Вадим нерешительно пожал плечами. – Неудачник. Пьющий. Юра Лопухин. Некоторые считают, что он гениальный художник.
– И не женат? – спросила она и поняла, что нельзя было задавать этот вопрос: саму себя выдала.
Вадим едко посмотрел на нее:
– Был женат на американке, она его сюда и привезла из Москвы. Потом они развелись. Он пил. Но поначалу его работы покупали даже музеи. Хорошие музеи. И частные коллекционеры покупали. Я не очень разбираюсь в живописи, честно вам говорю, но мне нравится то, что он делает. Вернее, делал. Потому что он уже год не работает.