– Марина! – сказал он растерянным басом. – Какими судьбами?
– Такими же, как остальные. Как ты, например.
– Мы разве на «ты»? – просиял он, смеясь. – Ну, так даже лучше!
– Ой, Юра, простите! – сказала она. – Да нет, мы на «вы»!
– А зачем нам на «вы»? Давайте-ка на брудершафт. А, Марина?
Они выпили, и она совсем близко увидела его глаза. Они были мокрыми и беспокойными.
Гуся съели быстро. На блюде осталась кашица из яблок, коричневая с черно-красным, и кости. Мужчины – без галстуков, без пиджаков – темнели подмышками. Марина заметила несколько взглядов в разрезе своей белой кофточки с люрексом.
– Ты торт принесла? – прокричала ей Валя сквозь дым и качнулась. – Где торт-то, Марина?
– Я дома забыла, – сказала Марина. – Сейчас принесу.
– Валентина, постой! – сказал громкий бас за спиной у Марины. – Его ставить некуда, торт. Ставить некуда.
– Нет, я принесу, – повторила Марина. – Ведь я же купила.
– Да мы вам все верим, Мариночка, верим! Такой милой девушке – и не поверить?
Он взял ее под руку. Крепкий, широкий, с бульдожьим лицом и большими зубами.
– Пойдем потанцуем, – шепнул он Марине. – Забудь ты про торт. Все и так нажрались.
Во второй, маленькой, комнате потушили свет. При тусклых вспышках уличных фонарей топталось несколько пар.
– Я— Глеб, – сказал он, обхватив ее талию.
Притиснул к себе и вдавил все лицо ее в короткую и волосатую шею, которая сильно вспотела под галстуком и стала лосниться. Марина отпрянула, но он ее не отпустил. Они и не двигались, просто стояли, и он стал губами искать ее губы.
– Поедем ко мне, а, Марина?
– Отстаньте! Вы что, ненормальный? Отстаньте!
– Поедем! Мне Валька шепнула, что ты овдовела. А я разведенный. Поедем, Маришка!
– Отстань от меня! Убери свои лапы!
– Вот это напрасно! Машину поймаем…
Тогда она вырвалась.
– Марин! Ты куда? – проорала вслед Валя. – Марин, ты за тортом?
– За тортом!
Села на ступеньку. Обхватила себя руками за плечи. На лестнице было холодно. Все эти семь месяцев она помнила, что «овдовела», но когда ей вот так прямо сказали, что теперь можно сразу тащить ее в постель, раз она все равно одна и никому нет никакого дела, с кем и куда она поедет пьяным и снежным вечером, – в душе ее грубо и больно разорвалось что-то. Это была не та острая боль, которую она заглушала ежедневными заботами и страхом за девочек и которая сразу же напоминала о себе, как только она натыкалась на его вещи или вспоминала, как они любили друг друга по ночам, не та боль, которая всякий раз кровоточила заново, когда подходили праздники, и нужно было проводить их без него, но новая боль пустоты и начала какой-то разнузданной жизни, в которую ее попытались втолкнуть так, как будто ей самое место внутри.
Над ее головой послышались шаги. Кто-то спускался, и шаги были знакомыми. Так ходил ее муж: быстро и тяжело, сопровождая каждое движение отрывистым и громким дыханием. Нелепая, жуткая мысль, что это и есть он, ее обожгла, в глазах потемнело. Она обернулась.
Маша, жена лыжника, в длинном халате и валенках, без парика, что – как ни странно – не только не уродовало ее, но делало похожей на обритого новобранца, потому что глянцевая ярко-белая кожа открытого, красиво вылепленного черепа делала намного моложе ее худое и красивое лицо с ярко-черными, без ресниц, глазами. Она спускалась с пятого этажа, тяжело наступая большими разношенными валенками, нелепо смотрящимися вместе с ее бледно-голубым, отделанным кружевами халатом.
– Вы что здесь сидите, Марина?
Голос ее тоже стал моложе и как-то ломался, подобно тому, как ломается мальчишеский голос в четырнадцать лет. Села рядом с Мариной на ступеньку и ухватилась за перила прозрачной, с выступившими жилами, рукой.
– Вас выгнали, что ли, оттуда?
Она засмеялась невесело. Марина не видела ее месяца полтора-два, и сейчас ей стало не по себе от того, насколько сильно изменила болезнь эту уверенную в себе, полную сил женщину.
– Не выгнали. Сама ушла.
– Мой там?
– Юра? Кажется. Позвать его?
Маша пожала острыми под халатом плечами.
– Да я и без вас позову. Я пришла, потому что минут через двадцать начнет так болеть, – она сделала неопределенный жест ладонью от горла до начала живота, – так болеть, что нужно выпить лекарство. А Юра его от меня вечно прячет. Наверное, страхуется. Мало ли что…
Марина не нашлась, что сказать: кровь бросилась в голову от этой простоты, с которой Маша объяснила ей, зачем она спустилась сейчас – в валенках и без парика – со своего пятого этажа на первый, где за обитой дермантином дверью то и дело взрывались пьяным смехом и что-то кричали друг другу здоровые потные люди.