Никого не сужу и не пла́чу.
Мое прошлое, ярче гори!
Я, конечно, возьму твою сдачу,
Но оставь мне… хоть на сухари!
Пусть не будет им трудно, кто предал,
И клянется в любви мне теперь,
И “душевным” фальшивым куплетом
Закрывает из прежнего дверь!
Потихоньку. Скрипучим из снега
Накрывает покров, как и встарь…
Что души моей тайным побегом
Не заметь меня и не ударь!
Адское облако
Облако тьмы опустилось, пленя,
Холодом мрака захороня.
Сердце затихло, в бессилье стуча.
Ярко блеснул топор палача.
Рубит и бьет по ушедшим годам
Кровью по нервам — колоколам.
Снова плачу́ и за грязь, и за свет –
Жизни моей университет.
Вновь каменею и плачу без слез
До пересохших в горле желез,
До откровения в черной ночи…
Месса «Инферно» гулко звучит.
Зверски пирует опять саранча.
И над судьбой моей хохоча,
Бездна записывает номера
Пулей из старого серебра.
Холодный гранит
Уход навсегда — это тяжкое бремя,
С которым живущим идти.
Не лечит никак скоротечное время,
Хоть вёрсты летят на пути.
Другие дома, города, поколенья,
Но я тебя помню до слёз.
Ночные лучи, звездно-легкие тени
Опять привечать довелось.
Притихшая память не бьет уж наотмашь,
Лишь только тоскою саднит.
И я выхожу из жестокого шторма
Туда, где холодный гранит.
Гибель сына
Она стояла у ворот
И долго-долго вдаль глядела.
И начал говорить народ:
«Везут безды́ханное тело»!
Душа в печали замерла…
В мгновенье жизнь остановилась.
А горе жестко, как всегда,
На «до» и «после» разделило
Года до гибели его
И после смерти безвреме́нной.
Вдруг небо сделалось мертво́,
Угасло солнце постепенно…
Ее любимый сын погиб
От рук кровавого злодея.
Уж нет рыданий, только хрип,
И сердце в боли каменеет.
Война проклятая идёт
И жатву скорби собирает.
Там ад свои сюжеты шьёт,
И рай ворота открывает.
А соловьи поют все также
«Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,
Пусть солдаты немного поспят».
Алексей Фатьянов
Как будто в хрупкий сон вхожу.
Боюсь спугнуть вновь память — фею,
Мою царицу, госпожу,
Перед которой я немею.
Прошу ее: позволь забыть
Походы, горести, потери!
Но прошлого не рвется нить,
И боль ночную не измерить.
Вновь друг живой мне руку жмёт,
Растяжка больше не взрывает.
Зачем нам новый смерти счёт?
Мы все вернемся скоро, в мае…
Порог родной, но долгий шаг,
А гибель ближе и привычней.
В затылок медленно дыша,
Бунтует память ярко, смычно:
«Вернись, сынок, вернись, прошу!» –
И маму крепко обнимаю.
Но вновь чеку сорвать спешу:
Я не вернусь. Я это знаю.
Живите, милые мои!
Мы будем вместе, как и раньше.
В начале лета соловьи
Поют по нам, не зная фальши.
А смог бы я?
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю нашу полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Расул Гамзатов
Листаю медленно картины
Неспящей памяти ночной,
А в черном небе — журавлиный
Косяк усталый под Луной.
Там друг — герой, собой закрывший
Солдат неопытных в бою,
Отец, блокаду переживший
И потерявший всю семью.
Темнеют звезды, будто плачет
Родная, близкая душа.
И прошлое мне тычет сдачу.
Беру ее, едва дыша…
Беру, чтоб ночью наизнанку
Себя всего разворошить,
И снова кверху вздернуть планку,
И рану старую раскрыть.
И в сотый раз вопрос оплаты
Задать себе, чтобы узнать:
А смог бы я вместо комбата
Ребят собою закрывать?
Вкус галстука
Угрюм, похож на человека,
А по губам стекает кровь.
Экспансии арийской ве́ка,