Ровно через полчаса он вернулся в свою комнату.
На костистом, морщинистом лице Соколова он прочёл усталость и раздражение, на лице Витьки злое упрямство. Видимо, разговор не получился. Расчёт Виталия обернулся просчётом. И Виталий почувствовал вдруг тоже усталость.
- Всё, - как можно спокойнее сказал он. - Спасибо, Василий Павлович.
Тот молча поднялся со своего места, дал Виталию пропуск для отметки и напоследок сухо сказал Витьке:
- До свидания, Коротков. На суд я приду.
«Ага, - подумал Виталий. - Возможно, не всё так уж плохо».
Когда Соколов вышел, он сказал:
- А теперь, Витя, проведём официальный допрос по поручению следователя. Согласен?
- Валяйте, если надо.
- Будешь говорить?
- Это смотря чего.
- Всё, о чём спрошу.
- Во всём только богу исповедуются. А его нет, говорят.
- Вот я на его месте и буду.
- А он ещё и грехи отпускает. И ты тоже? - Витька криво усмехнулся.
- Отпустить не могу. Могу только помочь замолить.
- Я ваши молитвы знаю. Признавайся во всём, и точка.
- А зачем нам твои признания, как думаешь?
- Ну… как зачем? Чтобы дело раскрыть.
- Какое дело? Больше того, что уже раскрыто, за тобой ничего нет. А в том, что раскрыто, признаний твоих не требуется. Сам понимаешь. Сейчас дело в другом, Витя. Сейчас надо думать, как наказание твоё, справедливое наказание, смягчить. И не только в том смысле, чтобы уменьшить. А ещё и в том, чтобы легче тебе его перенести. А переносить его будет тем легче, чем спокойнее, увереннее будет у тебя на душе.
- Ты за мою душу не волнуйся, - хмуро ответил Витька и в свою очередь спросил: - Это ты Василия Павловича сюда зазвал?
- Ну, я.
- А зачем?
- Он мне интересную вещь про тебя сказал. Вот я и попросил, чтобы он тебе её повторил. А то ты мне не поверишь.
- А ему, думаешь, поверю? Да если мне только, скажем, два года просидеть, - при этом голос Витьки невольно дрогнул, - то и тогда из меня потом такой же игрок, как из мартышки. Что я, не знаю?
- Это как сказать, - возразил Виталий. - Если человек без обеих ног мог лётчиком, асом стать, если спортсмен, переломав в аварии руки и ноги, смог - тоже, кстати, через два года - новые рекорды ставить, то чего ты-то скулишь? Сейчас, Витя, не скулить, сейчас чётко понять надо, что следует делать.
- А что делать?
- Я сказал: уменьшать срок и достойно его вынести. А для этого надо не просто о свободе мечтать. Волк, когда его поймают, тоже о свободе мечтает. А тебе надо иметь реальную и светлую цель. Вот так я считаю.
- Нет у меня такой цели, брось крутить, - отрезал Витька и даже отвернулся.
- Нет? - переспросил Виталий. - Давай поглядим. Только для начала условимся: что есть главная цель для каждого человека вообще? Если он, конечно, человек, а не тряпка половая, о которую все ноги вытирают. Вроде, скажем, Володьки-Дачника.
- Ты откуда его…
- Знаю его, знаю, - махнул рукой Виталий. - Я теперь много чего знаю. Увидишь.
- Не всё ты знаешь. Володька-Дачник, чтоб ты ещё знал, - запальчиво произнёс Витька, - тоже человек, хоть и алкаш.
Виталий вздохнул.
- Далеко он от человека ушёл, Витя. У него уже нет главной цели. А главная цель у человека - счастье. И у тебя оно может быть.
- Это слово только в газетах пишут, а я их не читаю, - насмешливо возразил Витька. - И потому слова этого не знаю.
- А я тебя счастливым видел…
- Где ж это, интересно?
- На фотографии. Со всей командой, перед кубком.
- Ты что, - нахмурился Витька, - дома у меня был?
- Был.
- И мать видел?
- Видел, конечно. А ты ту фотографию помнишь?
- Ясное дело, помню.
- Вот что такое счастье, Витя. И заметь, если бы вам этот кубок просто с неба упал, ну, подарил кто-нибудь, а не взяли бы вы его в трудной борьбе, никакого счастья, никакой особой радости не было бы. Ну, упал с неба и упал. Хорошо, что не разбился. Матери можно отдать, чтоб цветы туда ставила. А вот борьба и победа дали счастье. Верно я говорю или нет?
- Похоже. А ещё ты кого дома видел?
- Ляльку.
- Про меня спрашивала?
- Конечно. Но я ей сказал, что не знаю, где ты.
- Как она там?
- Ты лучше меня знаешь это. При мне она твоё варенье лопала. Так мне и доложила: «Это Витька мне купил». Да, Вить, о ней тоже подумать надо.
- Что толку у вас тут думать!
- Самое время. Ведь пока с Гошкой по парку таскался да водку глотал, думать было некогда. Плохо ведь Ляльке дома-то, согласен?
- Что ж я отсюда сделать могу? - сквозь зубы процедил Витька.
- А ты что-нибудь раньше сделал? Ты ведь и не задумывался раньше над Лялькиной жизнью. А сейчас вот задумался. Уже дело. Но за Ляльку бороться надо. Чтобы стало ей хорошо. Бороться побольше, чем за кубок. И победа тут тоже для тебя радостью будет. Разве нет? Если не чужие люди, а ты сам Лялькину судьбу устроишь. Вот тебе и ещё счастье. И тоже не последнее.
- И так больно много, - усмехнулся Витька.
- А всё-таки главная победа будет над самим собой. Очень я верю. Большая эта победа гордость в человека вселяет, много добавляет сил и уверенности. Но это ещё впереди. Сейчас ты это понять до конца не сможешь.
- Что ж, я, по-твоему, чурка?
- Чурка не чурка, а мозги пока в тумане.
Незаметно Виталий втянул Витьку в разговор, который ему сейчас больше всего был нужен, на который он внутренне, подсознательно был уже настроен, к которому страстно тянулся сейчас, после этих дней, проведённых в неволе, первых, отчаянных, страшных дней, когда всё, кажется, с грохотом рушится для тебя, всё, всё вокруг, и впереди только дым и развалины и неизвестно, зачем дальше жить. В этот час разговор о собственной жизни, за которую человек всё равно инстинктивно цепляется, как бы всё безнадёжно и страшно ни было впереди, разговор, в котором мелькает надежда, пусть самая маленькая, самая далёкая, такой разговор в этот тяжкий час необходим человеку.
- Уж какие мозги есть, с теми и жить буду, - чуть заносчиво ответил Витька, неосознанно стремясь вызвать Виталия на спор, заставить его опровергнуть эти слова. Витьке хотелось, чтобы Лосев сказал что-то в его пользу, в утешение ему и тем хоть как-то его ободрил.
И в этот момент Виталий каким-то натянутым до предела нервом уловил эту Витькину надежду, эту немую его просьбу, что ли.
- Мозги-то у тебя неплохие, их только проветрить надо, - сказал он. - Вот ты говоришь, Володька-Дачник не окончательно пропащий человек. Если ты о нём так говоришь, что же тогда о тебе самом сказать?
- Это уж тебе виднее, - усмехнулся Витька, внешне чрезвычайно небрежно.
- И Гошка, по-твоему, не пропащий?
- От этого одна вонь. Стрелять таких надо.
- Стрелять никого не надо, Витя. Никого. Чтобы другим пример не давать и чтобы себя самого в конце концов не изуродовать. Это тебе не война и не защита Родины.
- А я говорю, стрелять его! - со злостью повторил Витька.
- Да что ты против него такого имеешь? - удивился Виталий. - Неужели только за то, что он удрал, когда тебя взяли?
- Мало, да?
- Мало. Для такой злости, как у тебя. Ты ему лучше спасибо скажи. Может, останься он, и не взяли бы тебя. И разговора у нас с тобой такого не было бы. А главное, не задумался бы ты над своей жизнью и над чужой.
- Ну ты даёшь! - даже присвистнул Витька. - Вот выйду, я ему, гаду, спасибо скажу. Увидит тогда.
Теперь уже усмехнулся Виталий.
- Вот тебе, Витя, и ответ на твой вопрос.
- Какой ещё?
- Да насчёт чурки.
- И пусть.
- Нет, не пусть. Я тебе ещё раз повторяю: не чурка ты, но мозги тебе надо непременно проветрить. Хочешь ещё доказательство?
- Ну.
- Помнишь, я тебе сказал, что больше того, что уже раскрыто, за тобой ничего нет? Так вот, больше нет, а меньше есть, Витя. Но это уже других тоже касается, не одного тебя. И я считаю, что во всём должна быть справедливость. Так вот, по справедливости Борода, допустим, должен тоже своё получить. За «станок». Верно?
- Это ты всё откуда же выкопал? - изумился Витька, на миг теряя свою напускную сдержанность, и даже по-мальчишечьи приоткрыл рот.