Тут Игорь небрежно вынул из ящика стола бумажник и положил рядом с собой, словно приготовил его для чего-то, только время использовать ещё не настало.
В чёрных глазах Кикоева мелькнула насторожённость.
- Узнаешь? - кивнул на бумажник Откаленко.
- Вроде да, а вроде нет, - как-то криво усмехнулся Кикоев и попросил: - Поближе рассмотреть дай, точно скажу.
Он даже наклонился к столу, чтобы, взять бумажник.
Но Игорь строго сказал:
- Сидеть. Придём время, дам. Пока издали любуйся.
- Как хочешь…
Кикоев с напускным равнодушием пожал плечами. И вдруг, помолчав, сказал:
- Давай, начальник, выгоняй скорее. А то прокурору буду жаловаться.
- До прокурора у нас с тобой ещё время есть.
Игорь себя чувствовал сейчас, как когда-то в детстве, во время игры «жарко-холодно». Он вдруг заметил, как с появлением этого странного бумажника стало «теплее», явно «теплее». В допросе появился какой-то пульсирующий нерв. Кикоев почему-то забеспокоился.
Он метнул быстрый взгляд на бумажник.
- А зачем его вытащил?
- Так, - неопределённо ответил Игорь. - Чтобы полежал вот тут.
И он вдруг почувствовал, как забилось у него сердце. Становилось всё «теплее».
- «Полежал»? - хитро и зло переспросил Кикоев. - Врёшь, начальник. Ну, давай так. Не под твой замечательный протокол, конечно. Ты знаешь, у кого в квартире мы были, а?
- Знаю.
- Ни хрена ты не знаешь. Хочешь скажу? Вот этот бумажничек оттуда?
- Не-ет. Хозяин его в списочке не указал.
- Ясное дело. Не его он, понял? Я его в передней подобрал, на полу, под вешалкой. За какие-то сапоги там залетел.
- Думаешь, кто-то его уронил?
- Ага. Веришь?
- Ну и что?
- А то. Если выгонишь меня отсюда, я тебе кое-что покажу.
- Ты думаешь, чего говоришь-то?
- Ясное дело. Но если я тебе кое-что покажу, ты таких боссов накроешь, что я рядом с ними мелочью буду незаметной. Не будет у тебя расчёта со мной даже возиться. Ты за них орден получишь, а за меня шиш без масла.
- Ты лучше не обо мне, а о себе думай.
- Да на кой ты мне сдался, чтобы я о тебе думал? Ясное дело, я о себе думаю. Вот выгонишь меня - и мне больше ничего не надо. А кореши мои пусть идут, за ними хвосты тянутся. А у меня нет. Чистый я кругом. И вещичек моих никто в жизни не найдёт: ни ты, ни Директор.
- Поглядим. У меня хватка, как у бульдога. Захочу, и то не выпущу. Судорога сводит. Вот так тебе, Арпан, повезло. Ну, будешь показывать?
- Не. Раздумал, - лениво объявил Кикоев, отваливаясь на спинку стула и как-то демонстративно потягиваясь.
- Как знаешь, хотя…
И тут Игорь ничего не успел сообразить. Кикоев вдруг, как развернувшаяся пружина, кинулся к столу и схватил бумажник. Но дальше он уже ничего сделать не успел. Откаленко перемахнул через стол и всей тяжестью обрушился на Кикоева. С грохотом отлетел к стенке стул. Кикоев вывернулся из рук Откаленко и зубами впился в бумажник. Откаленко схватил его снова, но уже более грамотно, и Кикоев с воем повалился на пол, поджав колени чуть не к подбородку.
В комнату вбежал конвой.
В этот момент на столе зазвонил телефон. Игорь, тяжело дыша, поднялся с пола и снял трубку. В другой руке он сжимал вырванный у Кикоева бумажник.
Звонил Лосев.
- Что это с тобой? - спросил он. - Дышишь так?
- Потом. Ну что?
- Мой дал показания на Кикоева. Санкция обеспечена.
- Ты уже кончил?
- Только что увели. Еду на арест.
- Хорошо.
Игорь повесил трубку и повернулся к Кикоеву, который уже снова сидел на стуле и, морщась, вытирал кровь с оцарапанной щеки. Возле него стоял конвойный милиционер.
- Всё, Кикоев. Показания на вас получены. Будете говорить?
- Иди ты к… - сквозь зубы выругался Кикоев.
- Увести, - распорядился Откаленко.
Оставшись один, он снова принялся за загадочный бумажник. И сразу же, видимо, потому, что тот был изрядно помят, Игорь обнаружил секретный карманчик, прорезь которого искусно пряталась во внутреннем шве одного из отделений. Сейчас эта прорезь уродливо вылезла наружу из разорванного шва, её просто невозможно было не заметить.
В карманчике Откаленко обнаружил две записки, написанные, судя по почерку, разными людьми. Одна из записок гласила: «Боря, ты меня не бросай. Мне же 22, а твоей стерве сорок. А Вадик пусть на меня свои миллионы вытрясет, как Борода. Мы же и посмеёмся над ними, да? Целую. Твоя М.». Вторая записка оказалась деловым, зашифрованным подсчётом: «Я - 25, Б. - 20, Г. - 20, М. - 10, мелочь, услуги - 15, резерв - 10. Начиная с июня».
Откаленко задумчиво повертел в руках записки и вдруг на обороте одной из них прочёл: «Тамара. Знаменская, 14, квартира 8». Запись была сделана торопливо, коряво, видимо, каким-то другим человеком. Скорей всего её сделал Кикоев. И тогда это объясняло многое в его поведении сейчас, на допросе.
Игорь устало потёр лоб, потом, вздохнув, снова положил записки в бумажник, спрятал его в сейф и вышел из комнаты.
На следующий день в условленный час Виталий отправился на встречу с Майкой или, как следовало из наведённых справок, с Майей Сергеевной Богомоловой, которой и в самом деле было двадцать два года и работала она старшим кассиром в парковом аттракционе, далее следовал её адрес.
Впрочем, справка эта была куда более развёрнутой и включала в себя не только всякие подробности биографии Богомоловой, но и весьма определённые черты её характера.
Окончив школу, Майка очень быстро вышла замуж за младшего помощника штурмана громадного пассажирского лайнера, совершавшего дальние туристские круизы к берегам различных заморских стран. Корабль был приписан к Одесскому порту. В этом городе и жил молодой муж Майки со своими родителями. Валентин Богомолов оказался в Москве во время короткого отпуска между рейсами и случайно познакомился с Майкой. После четырёх дней безумной любви они подали заявление в загс.
Майка была изящной и чрезвычайно кокетливой девицей с отличной фигурой, смазливенькой рожицей и беззаботно-весёлым характером. Кроме сказочно-романтической профессии мужа и его красивой морской формы Майку привлекли дивные заморские вещицы, которые он ей вначале лишь показывал, а после подачи заявления и преподнёс в качестве свадебного подарка. И тут Майка была окончательно покорена. Всё это рассказала Виталию бывшая подруга Майки по школе и по дому, где Майка жила до переезда в Одессу, к мужу. Дело в том, что в загсе им пошли навстречу, учитывая профессию молодого супруга, её трудную и мужественную специфику, и расписали молодожёнов через несколько дней после подачи заявления вместо положенного месяца. Мать Майки была решительно против этого скоропалительного замужества, но дочь проявила свою обычную напористую, даже скандальную строптивость и, как водится, настояла на своём.
Надо сказать, что эти, как, впрочем, и другие малоприятные свойства Майкиного характера, можно было наблюдать уже давно, пожалуй, с первых классов школы, и даже ещё раньше. Никого, понятно, в то время это не обеспокоило, да, впрочем, вначале эти черты характера казались даже милыми, забавными, сулящими к тому же в будущем некую особую жизнестойкость и успех, так, во всяком случае, полагали растроганные родители. Но постепенно характер девочки становился всё несноснее и уже в последних классах школы начинал вызывать даже тревогу у некоторых учителей, наиболее, конечно, проницательных и дальновидных. Но теперь они были уже бессильны что-либо в этом характере изменить обычными школьными методами воздействия. Как, впрочем, бессильны были и родители. К тому же они в это время расстались. Это расставание было долгим, мучительным, а под конец и скандальным, так что обоим было вообще в это время не до дочери. И вот отец совсем исчез с Майкиного горизонта. Ну а мать, сломленная и без того нелёгкими переживаниями, выпавшими на её долю, даже не пыталась не только что-то исправить в характере дочери, в её взглядах на жизнь, но даже приглядеться к ним.
И Майка укатила с молодым мужем в солнечную, весёлую Одессу. Там она, однако, с удивлением обнаружила, что родители мужа почему-то не выказывают восторга по поводу её появления. Не в пример приятелям Валентина, которые с чисто моряцкой широтой и элегантностью ухаживали за ней. У Майки от этого приятно кружилась голова, и она сначала не обращала внимания на хмурые лица своих новых родственников, а потом, чуть позже, люто их возненавидела. Второе неприятное открытие, которое она сделала, это то, что в солнечной, весёлой Одессе люди трудились, как и всюду, и то же самое требовалось и от Майки. В интерклубе моряков нашлось место кассирши, и лучшего ничего придумать было нельзя. Пёстрый, весёлый, оглушительный хоровод вечеров, танцев, концертов, ужинов окружал её теперь каждый день.