Смотрю на вопросительную стаю.
Что делать? Где-то ж должен быть ответ.
Как сказано у Чехова? — Не знаю.
По совести, не знаю, Катя. Нет.
Памяти А. М.
Сказал, что смерти не боится,
И показал мне револьвер,
Который может пригодиться.
Хотелось взять с него пример,
Грядущий ужас взять на мушку,
В глубоком ящике стола
Держать такую же игрушку:
Спустил курок — и все дела!
О, наши тайные влеченья,
Свободный выбор и расчет!
Он умирал в больших мученьях.
В какую тьму душа зайдет
И на смертельной той тропинке
Ее коснется чье крыло?
А то, что он на черном рынке
Купил, ему не подошло.
«Человек походить начинает на старую фреску…»
Человек походить начинает на старую фреску,
Облупившуюся и к былому не склонную блеску.
Впрочем, он-то уйдет, а ее, может быть, обновят.
Пригласят знатоков, окружат, уберут занавеску —
И, пожалуйста, лошади скачут и птицы парят.
Знатоки недоверья не выкажут или сомненья:
Это все-таки Джотто и все-таки это Мантенья,
Ничего, что на старую новая краска легла.
Ну а ты представляешь такое свое обновленье?
Или лучше беспамятство, лучше загробная мгла?
«На этом снимке я с Нероном…»
На этом снимке я с Нероном,
Как будто он мой лучший друг.
Он смотрит взглядом полусонным,
Но может рассердиться вдруг.
И в самом деле, можно ль к бюсту
Так подходить, сниматься с ним?
А вдруг проснется злое чувство —
А в гневе он неукротим.
И разве я люблю Нерона?
Он в римской тоге, я в плаще,
Всё это странно, беззаконно
И беспринципно вообще.
И всё, что мне о нем известно,
Такой кошмар, сплошное зло!
А вот поди ж ты, сняться лестно
С ним, — столько времени прошло!
«Сам себе говорю: не мешай…»
Сам себе говорю: не мешай,
Заслоняешь мне мир этот чудный,
Где цветет по полям иван-чай
И топорщится мох изумрудный.
Сам в сторонку себя отведу.
Посреди тишины и свеченья
Ты лелеешь тоску и тщету
И приносишь одни огорченья.
Стой тихонько, не двигайся, жди.
Потерпи, я приду за тобою.
О, как поле блестит впереди
С огибающей поле тропою!
Как река за ним блещет, слепя,
На стеклянный прилавок похожа!
Я хочу отдохнуть от тебя,
Не терзая себя, не тревожа.
Как-нибудь обойдись без меня,
С полчаса потопчись: ты наказан.
О, не порть мне счастливого дня,
Ты ко мне лишь до смерти привязан.
«Клод Моне говорил приблизительно так…»
Клод Моне говорил приблизительно так:
Выходя на пленэр, позабудь про овраг,
Если это овраг, и про дуб, если дуб,
И про горный уступ, если это уступ.
Просто думай: вот здесь желтоватый овал,
А под ним треугольничек розов и мал,
И зеленые полосы, полосы сплошь,
Если скажешь себе: это ветви, — соврешь.
И не думай о сходстве; на что ни взгляни,
На волну ли, на поле, на речку, на луг, —
О себе позаботятся сами они,
Из блаженной бессмыслицы явятся вдруг!
«Теперь не слышен мне ни лязг, ни гром…»
Теперь не слышен мне ни лязг, ни гром
Землечерпалок и камнедробилок —
И хорошо! Пусть ходит ходуном
Листва и ветер гладит мне затылок —
Не слышу их, но чувствую, слежу
За ними восхищенными глазами,
Морскою пеной больше дорожу,
Чем прежде, белогривыми волнами.
А если что-то сброшу со стола,
Блокнот ли, ручку, — странная пропажа
Волшебна так, чудесна и хитра,
Что как-то и не огорчает даже,
А человек, мне кажется, уже
Сказать не может ничего такого,
Чего бы я не знал, чему в душе
Заранее не подобрал бы слова.