И были другие, те, что остались дома и продолжали работать, противопоставляя варварству толику искусства, свое творчество, защищали само достоинство искусства, — как вдова скульптора Вильгельма Лембрука, которая на протяжении нескольких лет вела одинокую упорную борьбу за спасение произведений своего мужа от гибели; как Отто Панкок, о чьем цикле «Страсти», исполненном духа борьбы, эсэсовская газета «Дас шварце корс» угрожающе написала, что господина Панкока еще заставят научиться играть на флейте; как скульптор Иоахим Карш, покончивший с собой в конце войны. Карш писал в 1939 году близкому другу:
«Мне все яснее становится мое отличие от нынешнего так называемого «искусства». Для меня подлинное искусство — это символ, не реальность, а символ, пищей которому служит природа. Но это бывает очень редко; вот Барлах, Лембрук, Маркс, Кокошка, Хофер — это подлинное искусство. Гротескно требование, что искусство должно быть понятно всем. Задачей искусства всегда было выражать то, что еще непонятно, — чтобы оно постепенно становилось понятным».
И наконец, сколько было тех, кто не только свое искусство, но и себя самих приносили в жертву, — художники и графики Курт и Элизабет Шумахеры, Фриц Шульце, Филипп Цельнер, Франц Моньяу, Альфред Франк — всё провозвестники нового общества, погибшие на плахе или сгноенные в лагерях. Последняя участь постигла, например, скульптора Отто Фрейндлиха, одна из работ которого удостоилась чести быть помещенной на обложке каталога устроенной нацистами выставки «Выродившееся искусство», — той выставки, которая призвана была высмеять больших художников и которая стала одной из самых могучих манифестаций современного немецкого искусства. Много имен перечислено здесь, и это лишь некоторые из еще большего числа.
В умном и обстоятельном предисловии составитель антологии Дитер Шмидт рассказывает о предпосылках и развертывании этой неслыханной трагедии. Наряду с потоками крови, настоящей, живой красной крови, пролитой по вине немцев скачала в самой Германии, а потом и в других странах, нельзя забывать о том, что французский поэт Арагон однажды назвал «sang spirituel», — о духовной крови, крови духа, которую, быть может, восполнить еще трудней. Но в рассуждениях Дитера Шмидта обнаруживается порой и непоследовательность. Он прав, когда дифференцированно рассматривает различные течения, в сумме своей составляющие современное немецкое искусство, когда связывает войну нацистов против искусства с их гонениями на рабочее движение и на все прогрессивные силы Германии. Иное дело, когда речь у него заходит о позиции некоторых художников, не связанных непосредственно с пролетарским движением. Ибо есть известная непоследовательность в том, что Дитер Шмидт, с глубоким пониманием описывая внутреннее состояние этих художников в условиях фашистской диктатуры, их изоляцию, их отчаянную борьбу за самосохранение и самоуважение, в то же время, используя афоризм «Где я упорствую — я раб», с оттенком пренебрежения противопоставляет их упорство в отстаивании своих художественных принципов сознательной боевой позиции первых. Я думаю, это неверно. При ближайшем рассмотрении всегда обнаруживается, что индивидуальная борьба художника против разрушителей его искусства является частью общей борьбы за освобождение человека. Безусловно, понимание этой взаимосвязи придает борьбе художника новое качество; но это понимание зависит не только от разума художника или его доброй воли, но и в значительной степени от зрелости общего движения.
Эти частные критические соображения несущественны в целом для книги, достойной самой высокой похвалы. И она, и ее издатель Дитер Шмидт выступают перед читателем очень скромно, но на самом деле эта маленькая книга — памятник, над которым незримо витают слова, начертанные на многих наших памятниках: «Мертвым — вечная память, живым — урок».
1965
Перевод А. Карельского.
Вернер Краус — «НПО»
Искушенный немецкий читатель, конечно, успел познакомиться с понятием «литература Сопротивления». Эта литература приобрела свой особенный блеск и свою особенную твердость в огне войны и в тисках угнетения. В силу самой своей природы литература Сопротивления должна была стать выразителем чаяний и мыслей только одной из двух противоборствующих сторон, ибо сопротивление одной стороны обусловливается атаками другой, а призыв к защите свободы и человеческого достоинства направлен против тех, кто хотел бы вытравить из людей все истинно человеческое. Разумеется, в конечном счете все достойное наименования литературы — у всех народов и во все времена — порождалось тем же гуманистическим духом; но в эпоху фашизма это мировосприятие выступило в новом для нас свете, демонстрируя одновременно и свою беззащитность, и свою безграничную стойкость. И оно же выразило твердое намерение не отдавать борьбу с повседневной скверной на откуп одной лишь политической агитации, но активно бороться с этой скверной средствами поэзии, именно метафорой, аллегорией, символом, рождающимся на поэтической основе воображения и фантазии.