-Так мы же маскируемся, дорогой вы мой! Вы - под Боборыкина, мы - под коммерцию. Как еще называться нам, либеральным демократам, пошедшим на тактический союз с большевиками?
- Значит, все-таки союз, а не тайный центр борьбы?
- Союз в том смысле, что мы как либералы и патриоты, а равно и монархисты, пошли служить, а не сидим в подполе, пересчитывая патроны. Это вынужденная необходимость в процессе накопления сил. И потом, мы ждем достойного вождя.
- Савинкова вы уже дождались!
- Ищите предателя у себя! Бориса Викторовича предал кто-то в Париже. Похоже, агентурные нити ведут к советскому полпреду Красину, - Якушев попытался увести разговор в сторону от щекотливой темы предательства. - Да, Красин... Вот уж кто вор, так это он. Его даже Ленин проклинал за кражу казенных денег. Не знаю, сколько он там украл, но, говорят, много.
- Если угодно, могу назвать сумму - полтора миллиона золотых рублей, - усмехнулся Шульгин. - И по другим большевикам ленинской гвардии у нас имеются точные сведения. У Воровского, к примеру, пятнадцать миллионов долларов в швейцарском банке. Нам известно, в каком. Там же - личные капиталы Троцкого, Зиновьева, Радека, Каменева, Склянского, Подвойского!.. Это видеть надо, с каким размахом роскошествуют они, бывая за границей. Великим князьям не снилось.
- Вот-вот, а мы здесь сидим, как церковные мыши...
Взгляд Якушева некстати упал на серебряное ведерко с зернистой икрой и блюдо с нежно-розовой семгой, застенчиво мерцавшей капельками сока в кислом окружении лимонных долек. Никак не полагалось быть этим яствам у бедных церковных мышей, да вот откуда ни возьмись появились.
- Из нэпа мы потихоньку учимся выжимать полезное для себя, - скорбно произнес лидер либеральных демократов и непримиримых монархистов. - Ничего с неба не падает, и наши надежды на счастливое будущее тоже не с облаков...
- Я понимаю, из синдиката либеральных демократов они упадают, - съязвил Шульгин. - Внезапно и вдруг. На меня, знаете ли, в Киеве тоже намедни обрушилось... На Безаковской, если помните, был памятник графу Бобринскому. Стоял граф, уперев чугунную ногу в рельс, и это зримо свидетельствовало о его заслугах в строительстве железных дорог. Теперь там нет графа Бобринского. Вместо него торчит на старом постаменте нелепая пирамидка из листового железа. И надпись: «Хай живе восьмая ричница седьмого жовтня!» Каково?!
- Восьмая годовщина революции? - уточнил Якушев.
- Именно-с! И я подумал, когда пришел в себя от такого паскудства: хай он живе, этот памятник, как махровый образчик человеческой тупости. Кстати, Крещатик переименован в улицу Воровского. Точнее было бы назвать - улица Крадежная. По-украински точнее. Им дай Сикстинскую мадонну - и ее переименуют в какую-нибудь Клару Цеткин или Розу Люксембург, известных прихожанок публичного дома. Между прочим, Клара Цеткин очень хотела устроиться инспектриссой домов терпимости у себя в Германии. Не вышло - стала революционеркой.
- Пусть забавляются? - бодро откликнулся Якушев. - Лишь бы нас не трогали. Заседание продолжается, господа присяжные заседатели. Лед тронулся, и за это стоит выпить!..
- Какой лед? - удивился Шульгин. - Какое заседание?
- Это у нас, в Наркомате водного транспорта, такая присказка. Лед тронулся, значит, дело пошло, заседание продолжается.
- Будете сидеть тихо на своих заседаниях, так никто и не тронет. Может, еще и наградят... к десятой ричнице седьмого жовтня.
С этими ядовитыми словами Шульгин поднялся, намереваясь откланяться, однако, взглянув на поскучневшее лицо хозяина дома, счел нужным смягчить реплику.
- Не обижайтесь, я пошутил не к месту, но и не со зла... Смотрите, у вас дырка на лацкане. Неужто моль? Да еще на таком видном месте...
-Да, действительно... - Якушев растерялся. - Хозяйки у меня нет, вот и терплю ущерб.
Вышло скверно. Гость видел в квартире домработницу. Но не мог же Якушев сказать, что это сам Калинин провертел ему лацкан, когда вручал первый орден за операцию «Синдикат-2», завершившуюся арестом Савинкова.
- Ничего, - молвил он, - мы эту моль перевоспитаем. Будем считать, что лед тронулся. Заседание продолжается...
Комментарий к несущественному
Присказка Якушева, ставшая коронной репликой Остапа Бендера, пришла к Ильфу и Петрову с Лубянки. Как и политический заказ на злободневную сатиру, полученный ими от Валентина Катаева, который имел культурные связи с НКВД помимо творческих.
Лед тронулся, потому что вечерний звон был не в головах, а на самом деле.
Расписные Стеньки Разина челны плывут и плывут к нам из прошлого, и нет им начала, не видно и конца им, оглашенным. И снова кого-то выбрасывают за борт в набежавшую оппозиционную волну, и все происходит совсем не там, где происходит, но почти так же, как было когда-то. Только намного хуже.
Похоже, двадцать первый век, оставив безответные задачи в двадцатом, взялся писать на старом холсте новую политическую картину. Однако сквозь свежие мазки явственно проступают очертания мифической организации «Либеральные демократы» образца 1925-1927 годов столь же циничной, продажной, сколь и бесплодной, если не считать плодами ее бессмысленных жертв.
Угадать, что спустя почти век мы увидим на сцене бытия тех же Кислярских, Берлаг и Лапидусов, не могли даже вдохновенные сатирики Ильф и Петров. Вот и своего героя они по наивности пытались отправить в небытие в конце первого романа, но технический директор концессии О. Бендер не считал свою личную жизнь чьим-то капризом. Он выжил наперекор литературной судьбе, и теперь уже никто не волен казнить его или миловать.
Теперь он сам раскручивает финал затянувшейся драмы, вынужденный додумать его за Ильфа и Петрова, стараясь, чтобы вышло не так глупо, как начиналось. Хотя это и трудно. Не те герои. «Это же просто смешно, -сказал бы профессиональный слепой и гусекрад Паниковский. - Жалкие, ничтожные люди».
И был бы прав как никогда в своей противоречивой жизни. Пожалуй, даже Паша Эмильевич Гайдар, не обладавший государственным чутьем, понял бы неумолимую пагубу исторических параллелей для потомков гей-славян, не говоря уже о его рыжем соратнике, которого с прошлого века заждались господа присяжные заседатели.
Членом профсоюза Остап Бендер не состоял, уголовный кодекс чтил, политикой не забавлялся, стяжателей не любил и на мизерные шансы никогда не ловил, поэтому последний акт драмы начнется, вероятно, с того момента, как лед опять тронулся, увлекая за собой бутафорский реквизит эпохи перезревшего рыночного капитализма, и господа либеральные демократы впервые по-настоящему осознают, что парадом командуют не они.
Казначей «Треста»
Знал бы Андрей Мартынов, что играет в телесериале не чекиста Федорова, а троцкиста Якушева, наверно, усомнился бы - стоит ли этот персонаж его актерского дарования, блистательно раскрывшегося в фильме Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие»? Но это так, между прочим. Откуда актеру знать, как все было на самом деле.
Глава «Треста», под вывеской коего действовала троцкистская организация «Либеральных демократов», Александр Якушев был убежден, что британского разведчика Сиднея Рейли выдал ОГПУ Василий Шульгин. Оттого ему и позволено было беспрепятственно вернуться домой в Сремские Карловицы, что в Сербии, где боевые кутеповские офицеры зарабатывали на пропитание строительством дорог. Наплевать было Якушеву на весь кутеповский корпус, но за капитана Рейли он отвечал перед Лондоном персонально.
Пока теплилась надежда на высылку англичанина, Якушев не искал возможности ликвидировать Шульгина. Когда же стало известно, что Сидней Рейли убит выстрелом в затылок во время прогулки с чекистами Ягоды на Воробьевых горах, Якушев понял, что сам завис на волоске. Некстати возник казначей «Треста» и второе лицо в подпольной иерархии заговорщиков