На небольшом удалении Глория наблюдала за их разговором, прижав книги к своей узенькой груди и щурясь на солнце.
Карелла подошел к ней.
— У меня к тебе есть несколько вопросов, — сказал он.
— Пожалуйста, — ответила она. — Что-нибудь случилось?
Она все еще прижимала к себе книги.
Позади нее и чуть слева на школьных ступеньках сидела Алексис, подобрав под себя юбку и с недоумением наблюдая за ними.
— Перед приходом сюда я разговаривал с Кристин Лунд, — сказал Карелла. — Я спросил ее, видела ли она тебя в церкви в день убийства. Она сказала, что нет. Это правда?
— Прошу прощения, но я не понимаю вопроса!
— Приходила ли ты в церковь, не важно в какое время до пяти часов вечера в день убийства?
— Нет, не приходила!
— Я также разговаривал с миссис Хеннесси. Она тоже сказала мне, что не видела тебя.
— Потому что меня там не было, мистер Карелла!
Широко открытые невинные синие глаза. Но с блеском интеллекта.
— Глория! — сказал он.
Ее взгляд застыл на его лице.
— Когда я на прошлой неделе беседовал с Алексис, — а только что я проверил у нее, чтоб убедиться, что не ошибся, — она сказала мне, что у тебя есть чек на задаток за оркестр, и ей хотелось знать, состоятся ли эти танцы. Это было во вторник днем, двадцать девятого мая. Правильно? В то время чек был у тебя?
— Ну и что?
В глазах появилась настороженность.
— Когда отец Майкл дал тебе этот чек?
— Не помню!
— Постарайся вспомнить, Глория!
— Должно быть, в среду. Да, кажется, в среду я зашла после школы, и он вручил мне этот чек.
— Ты говоришь про среду двадцать третьего мая?
— Да.
— То есть за день до убийства?
— Да.
— В какое время в среду, не помнишь?
— После школы. Часа в три-четыре. Что-то около этого.
— И тогда отец Майкл дал тебе чек на задаток для «Бродяг», так? На сто долларов?
— Да.
— Глория, когда я разговаривал с Кристин Лунд, я спросил ее, не она ли выписывала этот чек. Она сказала, что да, она. Она выписала чек, а отец Майкл подписал его.
Глория не сводила взгляда с его лица.
— Она выписала его двадцать четвертого мая, Глория.
Она следит за ним, зная, куда он гнет.
— Ты не могла забрать его двадцать третьего, — сказал он.
— Точно, — тут же подхватила она. — Вспомнила! Это было двадцать четвертого!
— Когда двадцать четвертого?
— После школы. Я же вам говорила. Я зашла в церковь сразу после школы.
— Нет! Ты мне говорила, что ты вовсе не была в церкви в день убийства!
— Ну, это тогда я не могла вспомнить.
— А сейчас ты мне говоришь, что была в церкви?
— Да.
— До пяти часов дня?
— Точно не помню.
— Кристин ушла в пять часов. Она говорит, что ты…
— Тогда, значит, после пяти.
— Так в какое время, Глория?
— Я точно не помню, но это было задолго до семи.
Он буквально впился в нее взглядом.
В прессу не давали информации о примерном времени убийства священника. Его знал только убийца. Он прочел в ее глазах, что она поняла свою оплошность. Такие синие, умные, быстрые, сейчас они были на грани паники. Он не хотел так поступать с тринадцатилетней девочкой, но ему пришлось, фигурально выражаясь, брать ее за горло.
— Мы нашли нож, — произнес он.
Синие глаза застыли.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — прошептала она. Сколько раз ему приходилось слышать эти слова от убийц, много старше и хитрее, чем эта Глория!
— Я хотел бы, чтоб ты прошла со мной, — сказал он. И, учитывая ее юность, добавил: — Пожалуйста.
«Может быть, она их отпустила», — подумал он.
Об этих двух аргентинцах ничего не было слышно с того дня, как она порезала красавчика. Это случилось в субботу днем. Неделю назад. И с тех пор — ни звука. Эту неделю каждый вечер, возвращаясь с работы, он выжидающе смотрел в ее глаза. И каждый раз она качала головой. Ни слова. Кто знает, может, они решили, что это — пустая затея. Возможно, перебинтовали красавчику руки, упаковались и уехали домой, потому что бессмысленно иметь дело с тигрицей!
Может быть…
Из здания Криминального суда он сбежал по ступенькам вниз, вошел в метро и направился к турникетам, когда вдруг заметил эти розы. Бледно-лиловые розы. Мужчина продавал бледно-лиловые розы сразу слева от кассы метро. По доллару за штуку. В той мексиканской тюрьме была женщина из Веракруса, которая с тоской говорила, что там все дни — золотые, а все ночи — фиолетовые! Красиво звучит на испанском. И Мэрилин красиво повторяла эти слова. En Veracruz, todos los dias eran dorados, у todas las noches violetas.