Не зная еще, как держать себя с Варенькой, Степан Савельевич немного растерялся. Взгляд его упал на Петьку: тот подчеркнуто старательно вытирал красные гусиные руки. Вот ведь забывчивый стал! Он поманил Петьку пальцем, достал из чемодана коробки с конфетами и печеньем.
— Угощайся, Петя.
— Мне?
— Тебе. — Впервые за вечер Степан Савельевич улыбнулся добродушно и ясно, напряженное его лицо обмякло.
Михаил Васильевич налил невестке стопку, поднял стакан.
— Ну, дай бог не последнюю!
Варенька не жеманясь выпила, и снова ее спокойные серые глаза с любопытством скользнули по гостю. «Хорошая», — почему-то именно сейчас подумал Степан Савельевич.
— Ты, Варенька, рыбку поотведай. Степан привез. Тебе это сейчас — первая еда.
Варенька покраснела, положила на хлеб кусок семги.
— Откуда же вы сейчас к нам?
— С Урала. С сыном там живу.
— Сами уже не работаете?
— Работаю, мастером на заводе.
— У нас вон папа тоже работает. Шорничает, плотничает — на все руки.
— А что нам, — подмигнул Михаил Васильевич. — Мы, Селезневы, работящие!
— А вы, Степан Савельевич, Васю-то помните?
— Где ему! Васька-то тогда, при нем, под стол пешком бегал.
— Нет, немножко помню. С Петю он с вашего был. Беленький такой, тихий.
— Ого, тихий! Замешкал я весной с хомутами, чирьяки одолели, так он на отца родного как напустился… Бригадир!..
— А ты, папа, все еще не забыл!
— Потому — сын, не смей отца срамить! — разгорячился Михаил Васильевич.
Варенька тихонько рассмеялась, поднялась со стула.
— Вы ешьте, ужинайте, я кой-чего приберу да в клуб. Не хотите наш клуб посмотреть?
— Потом уж как-нибудь.
— Чего там ноне?
— Лекция о происхождении Земли, потом картина. — Варенька опять чуть заметно улыбнулась. — Папа у нас до лекций охотник. Может, пойдешь?
— Ладно, иди уж. Это вам, молодым, все допытаться надо, откуда Земля взялась. — Михаил Васильевич хмыкнул. — А мы-то, старики, знаем — откуда… На ферме-то что?
— Все в порядке.
— Гляди не помори скотину. Аграфену-то сняли, так скотине от этого не легче!
— Уж как-нибудь, — усмехнулась Варенька.
Уложив Петьку, она ушла.
Михаил Васильевич начал прибирать на столе, и было видно, что дело это ему хорошо знакомо.
— Ты, Степан, супоню-то свою снимай, чай, не на параде. Да вон приляг.
— Пожалуй…
Степан Савельевич снял тяжелый суконный китель, сбросил сапоги, которые к концу дня всегда теперь кажутся пудовыми, с наслаждением вытянулся на кровати. Рука опять потянулась за папироской.
— Прокурю я вас тут, Михайло.
— Валяй, не в диковинку. Бригадир у нас тоже сосет. Сызмальства, видать, мало порол…
Кончив приборку, Михаил Васильевич присел рядом, с грубоватой лаской толкнул брата в бок:
— А ты с тела еще гладкий. Не то что я — жердь и жердь!
— Сердце пошаливать стало.
— Тоже не диво. По седьмому десятку разменяли. Чай, и нам износ должен быть. Другие есть — давно уж загнулись. — И безо всякого перехода закончил: — Вот так, братенник, и живем.
— Хорошо живете, Михайло.
— Да, сейчас грех роптать. А сперва-то тоже хлебнули.
— К хорошему дорога всегда долгая. Зато потом оно и дорого.
— Это ты верно!.. После Глаши, выходит, так бобылем и живешь?
— Пробовал еще раз гнездо свить… не вышло. Так, баловство одно. Да и детей стыдно, большие уже были.
— Это так…
— Ты помоложе овдовел, чем я. Сам-то что?
— Да так уж.
— Вот и я так… Ты про Многоцветовку расскажи.
— Что рассказывать-то? Сам, чай, увидишь.
— Старики кто остался?
— Мало. Померли больше. Кто разъехался. Народу-то, правду сказать, много сменилось.
— Кто председателем сейчас?
— Не знаешь ты его. Новенький. Из городу приехал.
— Ну и как?
— Председатель-то? Обходительный, на Выставку в Москву посулил послать. Как ты, говорит, есть колхозная гвардия!
— Не бежит народ?
— Сперва-то молодых много утекло. А теперь — ни-ни! Теперь сюда подались. Да ведь сам считай: две школы — раз. Больница. Маслозавод. Опять — председатель задумал завод кирпичный ставить. Народу только давай! Дом-то свой видел?
— Плохо видел, Михайло. Глаза застлало…
— Слеза ведь не спросит… Правление там. Как было.
— А береза на задах стоит?
— Аль не забыл? Стоит, вымахала. Чудно́ только: огород, а на огороде одна она и стоит. Срубить хотели, да оставили. Чего ты ее одну-то посадил?