— Ты имеешь в виду свою смерть? Тогда перестань называть это уходом, — проворчал Гектор.
— Да, смерть, Гектор. И мне непонятно, почему я не могу сама подобрать этому название. Уход, исчезновение, смерть — неважно, как это называется. Если ты начинаешь свои реформы, то начинаешь неудачно. Стоило мне подняться сюда, как ты тут же начал цепляться ко мне.
Генерал почувствовал, что язык снова подвел его. Как ни старался он не говорить ничего предосудительного, все оказывалось невпопад.
— Для меня отъезд равносилен смерти, — сказал он сбивчиво. — Но я не хочу называть это уходом. Я просто умру.
— Конечно, ты просто умрешь, хотя, я думаю, ты предполагаешь, что вся Америка соберется проводить тебя прощальными залпами из двадцати одного орудия, или сколько там полагается орудий в твоем возрасте и при всех твоих заслугах?
— Да уж едва ли теперь такое бывает. Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь пришло в голову сделать это в мою честь. Просто бросят в яму, вот и все.
Подумав о том, что его похороны не будут торжественными, генералу стало жаль себя — он всегда полагал, что хоронить его будут с воинскими почестями и под залпы двадцати одного орудия. Но, видимо, он зажился на этом свете — теперь, пожалуй, лишь фигурам типа Эйзенхауэра удалось бы удостоиться такого внимания. Сам же он к великим себя не относил, стало быть, многого ждать не приходилось.
— Гектор, мы должны перестать ссориться, — сказала Аврора. — Мы слишком расстроимся и не сможем нормально поужинать. Ссоримся уже из-за того, кому и как умирать, хотя совершенно очевидно, что ни ты, ни я пока что не умираем, не уходим, мы вообще не движемся ни в каком направлении. Мы продолжаем свою бесконечную жизнь и шагу по ней ступить не можем, чтобы не поссориться. Я уверена, что, если загробная жизнь и существует, ты окажешься в ней раньше меня и устроишь там на меня засаду. Нападешь на меня, вот как сегодня, и мы снова начнем ссориться.
Она прошла в спальню и остановилась у оконной ниши — ей хотелось привести свои чувства в порядок. Гектор раздражал ее тем, что был одновременно и блистательным, и никчемным — бесчисленное множество раз за те двадцать лет, что они прожили вместе, он в течение нескольких секунд мог продемонстрировать это. И опять: Аврора едва почувствовала к нему расположение, — когда он обнял ее и позволил ей поплакаться в жилетку из-за Томми, — как он высказал это оскорбительное предположение, будто она хотела выгнать его.
Расстроенный генерал поковылял в комнату вслед за Авророй. Опечалила его собственная способность сильно огорчать Аврору даже тогда, когда он изо всех сил старался не испортить ей настроение. Такие особые усилия обычно ни к чему не приводили. Какой бы плацдарм ему не удавалось завоевать, это была территория, удержать которую удавалось всего несколько секунд, после чего приходилось снова возвращаться к окопной войне.
Он добрался на костылях до окна и остановился, не говоря ни слова. Он не знал, что сказать.
На дорожке в саду под окном в свете фонарей друг против друга сидели две белки, словно разговаривая между собой.
— Ты думаешь, эти белки счастливее нас? — спросил он. Аврора любила животных, и порой ее можно было отвлечь от мрачных дум, упомянув о них.
Аврора понимала, что это он пытается загладить свою вину, но по-прежнему чувствовала себя задетой и не хотела позволять ему втянуть себя в обсуждение беличьего счастья.
— Я же не виновата, что моложе тебя, Гектор. А ведь бесишься ты именно из-за этого. В наше время это называется подвести черту, не так ли? Я моложе тебя, и так будет всегда. У меня все шансы пережить тебя. Ты из-за этого бесишься?
Конечно, он бесился из-за этого, но не сейчас.
— Я знаю, что мне везет, — сказал генерал. — Ты так чудесно относилась ко мне все эти двадцать лет. По правде, ничего лучше тебя в моей жизни не было. С тобой мне было лучше, чем тогда, когда меня муштровали, с тобой мне было лучше, чем когда я был женат на Эвелине. Бесит меня то, что этому должен прийти конец. Конечно, ты в этом не виновата, — прибавил он поспешно. — Просто происходит именно это. Это просто жизнь и смерть.
Аврора тяжело вздохнула и задумалась. Генерал занервничал. Все чаще знаками пунктуации в их совместной жизни становились такие вздохи Авроры. Генералу это не нравилось. Настроение ее менялось за двадцать с лишним лет, прожитых вместе, сотни раз, если не больше, но обычно она избегала отчужденности. Она могла быть веселой, печальной, бешеной, но никогда она надолго не уходила в себя.