Рози расплакалась. То, что Аврора назвала ее своей лучшей подругой, было так мило, и, разумеется, Аврора тоже была ее лучшей подругой. Но все же она чувствовала в себе какую-то неуверенность. Брак мог перевернуть все с ног на голову и сделать ее жизнь совершенно другой. Всякие мелочи, которые им с Авророй нравились, как, например, ходить выбирать разные сорта мыла в магазине и рассуждать о них, могли стать для нее недоступными. Даже сидеть за столом и разговаривать, возможно, они будут не так, как прежде, если она переедет жить в дом Коттона на противоположной стороне улицы.
— Я понимаю, что Артур — это очень важное в жизни, но мысль о том, чтобы покинуть тебя, заставляет меня нервничать, — призналась Рози. — Ты все еще переживаешь из-за Джерри, ты не питаешься как следует, и ты теперь не так тщательно следишь за собой, как прежде. Я бы чувствовала себя просто предательницей, покинув тебя в тот момент, когда тебе так нужно что-то.
— Рози, я не голодаю, — прервала ее Аврора. — Меня просто больше занимает работа над проектом увековечивания воспоминаний, нежели еда. Я так много лет наполняла себя всякой всячиной, и ты-то лучше других знаешь об этом. Так почему бы мне не плюнуть на еду на некоторое время?
Рози оставила этот вопрос и перешла к следующему.
— Вот еще что. Артур богат, а я всю жизнь проработала, — сказала она. — Он хочет, чтобы мы с ним полетели в Париж, и он купит мне дорогие шубы и изумруды, и единственное место, куда он будет водить меня есть, будет ресторан «У Максима», а мой желудок не привык ко всей этой богатой еде. Я говорю ему все время, этому бедняге, что он хочет сделать из меня что-то такое, кем я быть никак не могу, но он и слушать ничего не желает.
— Конечно, ничего не получится, если ты займешься этим в подобном состоянии духа, — сказала Аврора. — Что плохого, если у тебя будет несколько шуб и изумрудов?
— Может быть, я просто уже не в том возрасте, чтобы переезжать с одной стороны улицы на другую, — предположила Рози. — А вот если бы он позволил мне работать у тебя, я бы справилась с собой. Но он ведь не позволит, как ты думаешь?
— Нет, Артур слишком чтит обычаи, чтобы позволить своей жене быть прислугой, — сказала Аврора. — Скорее всего, у тебя у самой будет служанка.
— Ну, уж этого-то никогда не будет! Да я скорее умру, чем хоть раз прикажу кому-нибудь.
— В это мне трудно поверить, потому что мне ты приказывала миллионы раз, — съязвила Аврора. — Сорок лет ты выгоняешь меня из собственной постели просто ради того, чтобы сделать что-то в соответствии с какими-то таинственными графиками, которых, ты думаешь, тебе следует придерживаться.
— Ах, это, — вздохнула Рози. Она и в самом деле иногда покрикивала на Аврору — немного, конечно.
— Себе скажи — «Ах, это»! — ответила Аврора. — Ты щелкаешь хлыстом, как заправский дрессировщик, когда чувствуешь, что тебе этого хочется. Уверена, я бы несколько лет назад уже дочитала своего Пруста, если бы ты не выгоняла меня из постели именно тогда, когда я устраивалась поудобней, чтобы заняться книгой.
За три недели, минувшие со дня смерти Джерри, Аврора часто запиралась в своей маленькой конторе над гаражом и наконец-то дочитала Пруста. Временами она откладывала книгу и размышляла, а порой плакала, но не потому, что потеряла свой Париж или свою любовь, а потому, что потеряла столько времени даром. Она словно позволила своей жизни ускользнуть от нее и ничего в жизни не добилась. В эти часы раскаяния и сожаления она начинала думать, что у нее все же была мечта достичь чего-нибудь в жизни, подобно мсье Прусту. Возможно, у нее никогда не было намерений поточнее определить такую свою задачу, но ей все же казалось, что у нее было достаточно устремлений. Она сама была достаточно развитой личностью и сумела бы добиться больше, чем добилась. Мать всегда надеялась, что она займется литературой или если из этого ничего не выйдет, то пением, но ни того ни другого она не сделала. В конце концов она просто жила, принимая на себя долю общечеловеческого опыта, впитывая его, но ничего не предпринимая для того, чтобы как-то воспользоваться им. Разумеется, так жить было проще всего, и вместе с тем понимание, что она не превзошла тех, кто тоже жил самой простой жизнью, беспокоило ее и лишало покоя. Она полагала, что, возможно, ее главной бедой было то, что она впитывала общечеловеческий опыт чересчур быстро и так жадно, что ей никогда не хватало времени, чтобы даже поразмыслить об этом.